Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

Безнадежно Толстой

Петр Кузьменко, Вечерняя Москва, 13.09.2004
Казалось бы, зрителей ждет подробная или же нахально искажающая первоисточник, но обязательно занудная инсценировка знаменитого толстовского романа, напичканная нравоучительными, «важными» цитатами и мыслями великого старца. Ан нет.

Первое и главное достоинство спектакля — он поставлен именно по пьесе братьев Пресняковых.

«Воскресение» Льва Николаевича стало для них очень личностным материалом. Пьеса написана так, словно современный человек с улицы вдруг решил пересказать кому-то не об обросшем исследованиями и комментариями великом романе, а о книге, прочитанной вчера. И он произвольно реконструирует ее события, что-то обостряет в силу своей взволнованности и страстности, вольно поясняя что-то для него лично важное, переводя на современный язык хитросплетения судеб, вязь внутренних переживаний Дмитрия Нехлюдова и Катюши Масловой. Наконец, для краткости изложения сути заменяя что-то из прочитанного своими собственными зарисовками. При этом авторов нельзя даже заподозрить в нарочитости введения современной лексики. Она естественно вмещает толстовские понятия и смыслы.

«Воскресение. Супер» — потому что у нашей жизни своя, современная пошлость выражения — все супер — от супа до Христа.

«Воскресение» Льва Николаевича — конечно же суперроман, а возможность воскресения человеческой души — супервозможность.

Спектакль «Воскресение. Супер» начинается с того, что растрепанный Дмитрий Нехлюдов, томясь от скуки и игры гормонов, пытается заняться живописью и заставляет толпу из крестьян и бездомных в качестве натурщиков изображать православный народ.

Нет, ничего не выходит с народной сценой на холсте!.. Заприметив в этом скопище людей опрятную и ликом ясную Катюшу Маслову, он решает писать ее портрет. И она такая прелестная в своей скромности, тихости, что дело до живописи не доходит — Нехлюдов с животной импульсивностью начинает тащить ее в койку? Потом в его памяти всплывет, как Катюша дала милостыню нищему оборванному старику и поцеловала его. Почему же она не может с такой же светлой нежностью поцеловать его? Да, он тоже готов подавать милостыню убогим. Но как она могла прикоснуться к тому отвратительно грязному, зловонному старцу? И автор этих строк ловит себя на том, как часто думает: «Сочувствую, готов даже червонец дать бомжу. Но как же от них воняет, что же они не моются и какого черта они так полюбили именно мой маршрут троллейбуса?» Таких — неожиданно странных, но точных, как акцент на зловонности, грязности — сирых и убогих в спектакле много. Они короче, целеустремленнее пролагают путь создателей спектакля «Воскресение. Супер» к сути того, с чем они пришли поделиться со зрителем. Потому что их - авторов пьесы, актеров, режиссера Юрия Бутусова — волнуют глубинные смыслы романа Толстого: что есть истинное сострадание, а что лишь его имитация, возможно ли искупление греха, каковы пределы раскаяния и насколько оно искренне и прочно…

Спектакль играется в великолепном в своей строгости и аскетизме оформлении Николая Симонова. Черное пространство сцены, где по ходу событий возникают столы, табуретки, кровать, разрезано двумя светлыми вертикалями, уходящими вверх, в никуда — лестницей и неким подобием двери. В первом эпизоде спектакля сцена условно отделена от зрительного зала «мольбертом», на котором Нехлюдов пытается что-либо изобразить.

Закавычил слово «мольберт», поскольку на нем вместо холста стекло — в одной из последующих сцен Нехлюдов упрется в него, размажется по нему лицом. Размажется его жизнь, разобьется его уклад жизни аристократа, а может, эта кривая морда — наше с вами отражение. Каждый поймет такие детали спектакля, насколько сам захочет и постарается.

И здесь пора уже сказать об удивительном и явном таланте режиссера Юрия Бутусова — умении задать единую и непрерывную интонацию спектакля, в которой нет спотыканий, провисших ритмов, случайных эмоциональных всплесков и провалов. Спектакль смотрится на одном дыхании, в нем не видно никаких грубых стыков, даже при том, что порой одна за другой идут разножанровые сцены — гротеск легко переходит в стиль народно-бытового театра. И конечно, в спектакле есть ощущение слаженного актерского ансамбля.
В Нехлюдове Виталий Егоров нервно и тонко играет слабого, развращенного, но по-своему хорошего человека, который сам страдает от принесенного когда-то Катюше зла. Он раскаивается в содеянном, пытается загладить вину, но то и дело сам не верит в свою искренность, в то, что вся его помощь несчастным арестантам — лишь поощрение собственной гордыни. Поэтому в финале он растерян: как жить дальше? Он подавлен, потому что уже знает: прошлое нет-нет да и брезжит тенями в его подсознании, тревожит своими неясными, но колкими царапинами. Он остается с саднящим душу предчувствием, что каждый раз, когда он будет думать, что вот уже искупил все свои мерзости, — то ли судьба, то ли рок, а вернее, совесть окликнут: нет, не дам я тебе отпущения грехов, потерпи еще чуток!..

Лине Миримской в сценах первой встречи с Нехлюдовым предельно убедительно и небанально удалось передать юную чистоту, трогательную незащищенность Катюши Масловой, а потом, в тюремных эпизодах, и сыграть ее опустошенность, демонстративную браваду падшей женщины.

Хороша она и в несколько гротескной роли княгини Софьи Васильевны.

Михаил Хомяков тоже играет в спектакле не одну роль: он появляется и в образе нищего старика (а возможно, и самого Толстого-старца), и смотрителя тюрьмы, и врача… Особенно ярко сыгран актером начальник тюрьмы — с потрясающим мастерством каскадного комика он создает узнаваемый тип эдакого тупого, но хитрого пройдохи-жизнелюба.

Актеры в спектакле все хороши и все на месте в этом многофигурном ансамбле.

Недавно слышал, как по телевизору женщина «из простых» рассказывала о своей первой любви: «Он меня в кино пригласил. А фильм был такой плачевный. Я полфильма прорыдала».
Смотря спектакль «Воскресение. 

Супер», я сначала думал, что театр хочет показать нам Толстого без надежды — на веру, на искупление, на счастье. Но когда в финале появился хоровод из крестьян с потрепанными, фанерными символами веры на шестах — крестом, серпом, вернее косой, тряпичной чайкой (надо полагать, мхатовской), подумалось: нет спектакль об ускользании веры, о невозможности схватить ее за хвост и хорошо рассмотреть, понять. Но желание, даже страсть это сделать в нас останется, будет жить. Эта попытка найти и познать веру была смыслом творчества самого Толстого — поэтому спектакль «Воскресение. Супер» — несомненно, безнадежно Толстой.