Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

Поцелуй Иудушки

Ирина Алпатова, Культура, 20.10.2005
Вот ведь не к добру захотелось перед премьерой «Господ Головлевых» в чеховском МХТ перечитать оригинал, то есть собственно роман Салтыкова-Щедрина. Исключительно, впрочем, для того, чтобы познать в сравнении прелести новой инсценировки Кирилла Серебренникова. Он ведь у нас отнюдь не член общества сохранения памятников старины и запросто мог бы сочинить нечто вроде «Иудушки. Супер», поди потом разберись в оттенках авторства. Опасения не оправдались — Серебренников не потревожил букву оригинала, но позволил испариться его духу. Быть может, он этого и не хотел, но так получилось. Хотя традиционные инсценировки, ежели в них изначально не заложена некая изюминка, на большее и не претендуют.

Серебренников, конечно, — человек рисковый. Потому как кому сегодня в голову, памятуя о кассе, придет желание поставить Салтыкова-Щедрина. К сожалению, прелести школьной программы и способы ее преподавания оставили неизгладимое впечатление от «Господ Головлевых» как от чего-то безмерно мрачного и скучного. И, вероятно, мало кто захочет на досуге к ним вернуться. Вот Серебренников явно и рассчитывал на тех, кто романа не читал. Правда, кто кого пересилит — Салтыков-Щедрин или участвующие в спектакле Евгений Миронов и Алла Покровская, — вопрос спорный. Во всяком случае, спектакль осторожно разместили на Малой сцене.

Но возвращаюсь к роману. Грешно, конечно, сравнивать сценическое произведение с литературным, у них разные законы, это знает любой первокурсник театроведческого факультета. Но в данной ситуации грешно и не сравнить. Оказалось, что при свежем прочтении не столь интересно было следить за фабулой, естественно, в общих чертах памятной, сколько за тем, что происходит между чередой известных «умертвий» в семействе Головлевых. Как постепенно истончается жизнь, будто изношенное платье, как бунтуют и ломаются люди, что происходит с их телами и душами, пока они еще живы. И эта тотальная жуть, в которой растворено собственно действие. .. Салтыков-Щедрин, как и полагается большому писателю, сумел развернуть частную историю одной фамилии в сторону ее общерусской глобальности. И спорный вопрос, что театру всего этого не поднять. Все можно сделать, если как следует постараться на уровне замысла сценического действа.

В спектакле все это «междустрочие» испарилось без следа. Остался честный, но голый сюжет (понятное дело, купированный), нанизанные друг на друга эпизоды смертей, поданные подчас в весьма экстравагантном виде. Остался вариант частного случая, порой воспринимаемый как мрачноватый, но все же анекдот. Обкорнанные судьбы, урезанные биографии и, за редким исключением, весьма статичные характеры. Если и проводить параллель с литературными текстами, то данная инсценировка может претендовать на место в сборнике «Краткое содержание произведений русской классики».

Серебренников — режиссер неровный. От него, впрочем, никто и не ждет шедевра за шедевром, которые, как известно, и у великих случаются не всегда. Прошлый сезон сложился для него достаточно удачно, по крайней мере, в связи с МХТ: дерзкий и темпераментный «Лес» и очень искренний спектакль «Изображая жертву». По мне, так с нашими современниками, будь то Сигарев, братья Пресняковы или Равенхилл, ему куда легче заговорить на одном языке. Перед классиками он то ли отчасти робеет (тщательно это скрывая), то ли, наоборот, считает их существами безнадежно устаревшими хотя бы по форме изложения. Во всяком случае, активно норовит их перевести с русского языка на «современный» в его собственном понимании. Причем речь, конечно, идет не о тексте, но переводе сценическом.

А еще частенько посещает крамольная мысль: не потому ли так много у нас так называемых «новаторских» спектаклей, что их авторы просто не в состоянии осилить классический материал — дыхания не хватит. Вот и прикрываются трюками, гэгами, постмодернистской иронией, переводя все это в разряд авторской «концепции». Мы, мол, тоже творцы, а не какие-нибудь там интерпретаторы. Все это не впрямую относится к нынешнему спектаклю, но ясно, что по этой дорожке Серебренников тоже хаживает.

Кажется, что режиссер более всего тревожился, чтобы его творение не показалось скучным и уж тем более назидательным. То, что автора в свое время пугало, Серебренникова сегодня смешит. И это находит свой отклик в зале, то и дело весело хохочущем. Да и сценография Николая Симонова по-своему «забавна» — он придумал декорировать сцену подобием сортирных кабинок (хотя это, быть может, крохотные чуланчики?), из дверей которых и появляются персонажи. Впрочем, есть еще стол, варьирующий свое назначение от «стола яств» до места упокоения. Из «яств» — черный хлеб и россыпи круп, предназначенных скорее для наказания непокорных (коленями — на гречку), чем для варки каши. Да горы тюков с бельем, видимо, символизирующие «нажитое». Общая цвето-световая гамма, несмотря на явную однозначность ситуаций, отнюдь не черно-белая, а какая-то серая, невзрачная, размытая.

Головлевский домишко здесь един и похож на обитель смерти. Унылую, но не страшную, обыденную. То, что герои перемещаются по губернским усадьбам (а ведь каждое такое перемещение связано с очередным душевным сломом), не обыгрывается никак, разве что на экранчике загорается надпись: «Головлево. Зима» и т.д. Точно такая же манипуляция проделывается, когда надо совершить экскурс в прошлое — тут же высвечиваются таблички «Детство» или «Юность». А братцы Головлевы — Порфирий (Евгений Миронов), Степан (Эдуард Чекмазов) и Павел (Алексей Кравченко) — дефилируют в смешных детских колготках и коротеньких рубашечках (Серебренников представлен и в качестве художника по костюмам) и принимаются ковырять в носу. Приверженность режиссера к «декоративным» приметам ностальгического советского прошлого угадывается и здесь: на Анниньке (Евгения Добровольская) и Любиньке (Ксения Лаврова-Глинка) — коричневая школьная форма. К столу привинчены допотопные мясорубки и громоздится нелепый ундервуд, на котором папаша Головлев (Сергей Сосновский) отстукивает непотребные стишки.

Но основная загвоздка этого длинного и монотонного по режиссерским приемам действа — в неизменности его внутреннего содержания при богатой сюжетной наполненности. Все выдержано в рамках единой схемы: пришел — увидел — умер. Умирают изысканно-театрально: сами ложатся на стол, доктор (Олег Тополянский) белыми нитками сшивает на груди полы пиджаков, аки прозектор в морге, после чего покойничек встает и пешком отходит в мир иной, дабы потом появляться в качестве призрака. Впрочем, пугают, наверное, зрителя, поскольку прочие еще живые персонажи покойничков в упор не видят.

А отсюда вытекает и неизменность характеров, их изначально заданная определенность. Иудушка — Миронов как был «в детстве» зануден и велеречив, таким и помер в финале, зарывшись в тюки с бельем, как в снег. Миронов, конечно, играет хорошо и по-своему виртуозно, поскольку пытается извлечь разные звуки из одной-единственной ноты, данной ему режиссером. Убивец-кровопивец тих и смиренен, порой смешон и отчасти напоминает Порфирия Владимировича с третьего этажа, сетующего, что нынче юбки коротки. И впрямь надоедливая осенняя муха, крылышки которой пришпиливают на спину этому Иудушке.

Алла Покровская (Арина Петровна), настоящий мастер старой школы, пожалуй, выделяется из всех своей немарионеточностью, психологической правдой и остротой реакций. Да только этих «реакций» ей подарено режиссером очень ограниченное количество. Не случилось ей, к сожалению, сыграть страшный процесс превращения властной и деспотичной барыни в приживалку, никчемную и забытую старуху. Разве что ветхий костюмчик намекнет на это. Ведь с первого ее сценического взгляда на Иудушку все стало ясно без слов, а дальше эти взгляды только множились, не меняя сути. И блистательно сыгранное актрисой проклятие мерзкого сыночка не стало кульминацией. Проклясть его, при ее-то уме и прозорливости, в этой версии можно было с первых же минут, не дожидаясь длинной череды смертей.

Впрочем, все актеры, занятые в спектакле, честно и профессионально отыграли каждый свое. Режиссер же, не слишком доверяя внутреннему, продолжал форсировать внешнее, заигрывать с призраками, развлекать фривольными куплетиками, разоблачать актеров телесно и т.д. В общем, гипотетический школьник, посетивший спектакль, запросто сможет на уроке литературы пересказать сюжет романа и сделать выводы, подсказанные ему режиссером. Но вот претендовать на большее этот спектакль вряд ли имеет право.