Артисты труппы

Артисты, занятые в спектаклях МХТ

13 вопросов для Софьи Райзман

Пресс-служба МХТ, 25.03.2016
- Какое событие в жизни сделало для вас выбор актерской профессии необратимым?

 — Учеба в ГИТИСе. В тот момент, когда я поняла, что наш курс превратился в театр, мое в нем существование стало приносить удовольствие, я была уверена, что именно так театр и выглядит. Театром мы в результате и не стали, нет у Мастерской Леонида Хейфеца такой традиции. Хотя Генриетта Яновская и Кама Гинкас пригласили нас в МТЮЗ с двумя дипломными спектаклями (это были «Лейтенант с острова Инишмор» и «Четвероногая ворона») и взяли четверых ребят с курса в труппу. И мы шли туда, сохраняя ансамбль.

- Зависимость артиста от чужой воли утомляет, или это — наоборот — хорошо?

 — Это есть. Важно приспособиться к этой ситуации, научиться лавировать и находить пути.

- Вы москвичка?

 — Нет, я в Томске родилась. В Москве живу с восьмого класса. Полюбила этот город сразу и как-то даже не заметила трудностей перехода в другой ритм.

- А что осталось в Томске дорогого?

 — Какие-то очень сентиментальные вещи приходят на ум. Вот мы недавно были в Томске с гастролями спектакля «19.14» и играли в местном Театре драмы. Я всем своим уши прожужжала: мой дед Моисей Миронович Мучник был директором этого театра, и именно это здание для меня являлось своеобразным детским садом, я там кучу времени за кулисами проводила. Тогда, ни в детстве, ни в подростковом возрасте я не думала, что с театром свяжется моя жизнь. Приехав туда со спектаклем, я поняла, что эти две точки в моем сознании сошлись. Произошли вдруг какие-то открытия, словно встреча с идентичностью.

- Сложно ли быть все время позитивной на сцене?

 — Это нетрудно, это награда за то, что ты делаешь. Перед тем, как ты выходишь на сцену, тебя может мучить куча вопросов, сомнения обуревают, но когда ты делаешь шаг на сцену и попадаешь в эти обстоятельства, у тебя нет выбора. Ты начинаешь существовать по заданным законам. Действие поглощает всецело. И это очень мощное топливо. И огромная, просто бешеная зависимость.

- Почему в вашем репертуаре преобладают комедийные роли? Откуда это пошло?

 — Мне самой интересно (смеется). Наверное, дело в том, что у меня и в жизни, и на сцене есть какой-то барьер к страданиям, я защищаюсь от них. На сцене мне легче всего перенести страдание в комическую природу. Так сбивается пафос. И этот парадоксальный эффект работает. Роль, которая изначально не подразумевала комедийности, становится таковой. Наверное, я еще не встретила человека, который бы смог учесть эту мою особенность и переломить ход вещей. Это было бы очень полезно, я думаю.

- Чем ваше – молодое – поколение отличается от старших? Как вы это ощущаете?

 — Возможно, я буду когда-нибудь думать иначе, но люди сходятся по каким-то совершенно иным параметрам, вне зависимости от возраста или школ. Способность удивляться, поражаться, ни на что не закрывать глаза и дальше развиваться – она не зависит от того, когда ты закончил обучение. 

- Есть у вас кумиры?

 — Конечно! Актриса, глядя на которую я понимаю, что до вершины мне очень далеко, и на которую я поэтому готова смотреть бесконечно, — это Джульетта Мазина. Невероятный подъем испытываю, когда пересматриваю фильмы с ее участием.

- Какое самое экзотичное место, в котором вы побывали?

 — Станция Тайга на Транссибе. Это очень экзотично даже по отношению к Томску. Как-то мы ехали зимой из Томска в город Братск. Единственный способ туда добраться – это доехать до этой станции и переночевать там в ночлежке. И вот ночь, и вот ты, станция Тайга, ночлежка. И ничего вокруг. Весьма экзотично!

- Что бы вы не смогли сыграть? Какие есть запреты?

 — Я бы хотела всё попробовать, чтобы потом уже ответственно от чего-то отказаться. Конечно, для актера маленькая роль – очень большое испытание. Это невероятный труд, иногда требующий дополнительных ресурсов. Когда у тебя какой-то обслуживающий рисунок в спектакле, ты не всегда на сцене, ты не всегда знаешь, что тебе делать, от тебя не всегда зависит ход спектакля, смысл удержать сложно. В таком режиме на самом деле невероятно трудно работать.

- А вводы – тоже испытание?

 — Ой, нет. Вводы мне очень нравятся! В этом году у меня впервые в жизни было три ввода. Например, «Обрыв» Адольфа Шапиро – это ты будто в чужой сон попадаешь. Репетиций было не так много, в процессе создания спектакля ты не участвовал, и вот уже открывается занавес, и зрители в зале. И ты в костюме, и партнеры с тобой заговаривают… У тебя есть рисунок и узкая дорога. Ты свободен от штампов и совершенно невольно вносишь обновления в сам немолодой спектакль. Таких ощущений странных и ярких при полноценном выпуске не бывает. У меня еще был ввод в «Старосветских помещиков» — они пятнадцать лет уже идут. На моем вводе обновился почти весь состав (кроме Александра Семчева).

- Про что для вас спектакль «19.14»?

 — Когда мы делали его, мы все немного опасались темы. Вот про то, что соседские народы воюют… И становятся не соседями, а народами. И что вчерашнего домохозяина и прилежного мужа волнует сегодня вопрос не что купить на ужин, а как убить всех. Эта искра ненависти зажигается в секунду. Когда мы ставили себя в эти обстоятельства, это давало много новых мыслей и красок. Проблема ведь эта, увы, не становится менее актуальной.

- Есть ли фраза педагогов, которая в вас запала, завет, с которым вы сверяетесь в профессии ежедневно?

 — Если серьезно отвечать, то была у нашего мастера — Леонида Ефимовича Хейфеца — такая фраза: «Надо копать свою ямку». Каждый эту фразу понимает, как может. Я часто ее вспоминаю, очень много сил придает. А если несерьезно, то вот, например, на третий курс к нам в ГИТИС приехал один очень серьезный режиссер, долго и подробно описывал, какой он с нами будет ставить спектакль. Последней его фразой было: «И вообще, нет времени на неправду!» Сказал он это и больше к нам не приезжал!