Режиссеры

Он говорил за всю среду

Анатолий Смелянский, Культура, 4.10.2007
Олег Ефремов родился под созвездием Весов. Это случайное совпадение не раз поминалось, в основном комически. Хотя если прочитать самые распространенные характеристики людей, вступивших в мир под этим знаком, многое в ефремовском характере подтверждает вековые наблюдения. Он жил тайно и явно под мощным воздействием Венеры, планеты любви, имел «ярко выраженные эстетические наклонности, способность к разным видам художественного творчества» (цитирую самую распространенную интернетовскую версию про тех, кто причислен к Весам). С некоторой долей правды можно отнести к нему и то, что люди этого воздушного знака"увлекаются совершенно несбыточными идеями, иногда теряют чувство реальности, вынашивают проекты «вечного двигателя» и т.д.

Его «вечным двигателем», совершенствованию которого он отдал жизнь, был Московский Художественный театр. В этой своей пожизненной работе он пользовался возможностями своего характера и дара, которые никакими Весами не предусмотрены. Обладал несокрушимой энергией в достижении цели, великолепно ориентировался на местности, художественной и политической, был ярко выраженным лидером, умудренным театральным «диктатором», часто тараном, не умеющим отступать. «Желаю славы я» (с этими строками пришел в мае 45-го в Школу-студию) — это и про него. «Достиг я высшей власти» — монологом Годунова закончил свою актерскую карьеру — и это тоже про него.

Не собираюсь создавать жизнеописание О. Н. (не раз в прошлом к такому жанру обращался). Надеюсь, коллективный портрет Ефремова так или иначе возникнет на страницах книжки. Что-то в показаниях друзей и спутников Ефремова сходится, что-то разнится, но это идет не столько от ошибок вспоминателей, сколько от сложности самого «объекта». В давнем спектакле Юрия Любимова было пять Маяковских. Если б можно было поставить спектакль об Олеге Николаевиче, то там было бы не меньше персонажей. Ефремов в одиночестве, Ефремов в диалоге с властью, он же в отношениях с актерами, которых взялся вести по жизни. Ефремов — в полной «завязке», чудовищно сосредоточенный, работающий без устали несколько суток подряд. Ефремов в полной «развязке», свободный от всех своих социальных и личных обязательств, отпустивший душу на волю, на праздник, который обычно завершался тихими днями покоя, «выхода» и возвращения в трудный мир. Он нашел свой способ проживания жизни в условиях «невиданного государства» и, скажем вослед поэту, «невиданного театра», которому он хотел вернуть человеческий облик. 

В юбилейных книжках не принято сосредотачиваться на мрачных аккордах. «Плохой конец заранее отброшен, он должен, должен, должен быть хорошим». Так вот хочу сказать, что «хорошего конца» не было. Жизнь свою человеческую и артистическую О. Н. изживал почти в полном одиночестве, мало кем понятый и поддержанный. В отличие от многих товарищей по цеху не умел внашиваться в любую обувь. Не пожелал вступить в контакт с новой властью в 90-е годы. Решил все взять на себя и взял. Возродить чеховский МХАТ, отрезанный им по живому от МХАТа горьковского, не удалось. Многих вернейших своих актеров растерял. Покидал этот мир как герой трагической пьесы. Трагизм в том, что не успел, не сумел свершить заповеданного ему дела. Свою ситуацию понимал острее и глубже всех своих прижизненных друзей, врагов и критиков.

Однажды прочитал ему строчку Пастернака, процитированную в каком-то газетном интервью Сергея Аверинцева (О. Н. ценил его как мало кого из современников). Знакомая цитата в чужом тексте часто сверкает каким-то добавочном смыслом. «Я говорю за всю среду, с которой я имел в виду/ сойти со сцены, и сойду». Красота и исчерпанность поэтической формулировки, ограненной рассуждениями умнейшего филолога, совпала с чем-то очень личным. О. Н. промолчал, затянулся сигаретой, надолго, как он любил. Попросил еще раз прочитать. Видимо, строка попала в тон тому, как сам он осмысливал близкий и неизбежный уход.

Полвека он «говорил за всю среду». Эта среда больше не существует, так же как и та страна, в которой он пытался возродить Художественный театр. Первые годы после ухода Ефремова усваивали и присваивали: кто был к нему ближе, кто пил с ним чаще, кого он больше любил. Прошло пять лет, все эти смешные споры и претензии смыты временем. Остался он сам во всем своем человеческом и художественном достоинстве, одиночестве, крупности и мощи характера. Остались не решенные им задачи, которые придется решать следующим поколениям.

Вот и все дела, как он часто любил повторять, желая упростить или просто снять трудную ситуацию.