Режиссеры | ГОГОЛЬ ПО-ХУЛИГАНСКИМарина Лисовец, 08.2006 Только ленивый режиссер не обращал своего почтенного внимания на бессмертные «Мертвые души» Гоголя. Но все обратившиеся к этой нетленке ранее почему-то ленились глубоко и с серьезностью заглядывать в живую противоречивую душу Чичикова. Ленились
или боялись разглядеть в ней хулигана и мечтателя, а не общепринятого отрицательного персонажа.А вот режиссер Миндаугас Карбаускис, недавний выпускник «Мастерской Петра Фоменко», не просто разглядел, но еще и Сергея Безрукова «заразил» своей идеей. Получилась этакая «игра в классики», где фривольное обращение с сюжетом и персонажем, жонглирование жанром и смыслом в общем-то допустимы. Кстати, название это схоже с тем, которое в 1842 году (именно тогда увидела свет первая публикация поэмы) присвоила книге «высочайшая цензура» «Похождения Чичикова, или Мертвые души». Вот, собственно, и все, что роднит сценическое воплощение с литературной основой. Нет здесь ни гоголевского разоблачительства и морализаторства, ни сострадания к народу и боли за Россию, ни осуждения всех без исключения персонажей поэмы, заложенного в души миллионов детей советской школой. Здесь Чичикову симпатизируешь, сопереживаешь и даже в какой-то степени надеешься на успех его предприятия. Проецируя его образ на «героев нашего времени», невольно осознаешь, что он владеет теми премудростями, коим сегодня специально обучаются, желая обеспечить себе успешную карьеру: риторикой и ораторским искусством, психологией бизнеса и дипломатией. «Больше двух рублей не могу дать за вашу мечту» как актуально звучит его в сердцах брошенная Собакевичу фраза. Он отнюдь не отрицателен, просто умело наживается на людских пороках и слабостях. Безруковский «Пал Иваныч» тонкий психолог. Он лебезит и даже пластически подстраивается под своих оппонентов, чутко идет на любые ухищрения. Словом, одареннейший по теперешним временам человек фокусник и авантюрист! Правда, есть кое-что созвучное неуловимому и ускользающему гоголевскому портрету Чичикова: «не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтоб слишком молод». Учтена и пресловутая гоголевская «носология». Только тут наш герой отнюдь не «высмаркивается чрезвычайно громко как труба», а понюхивает табачок и сочно почихивает. Иногда даже передразнивая почтенную публику. Небывалый актерский кураж и высокопрофессиональное хулиганство Безрукова наделили его Чичикова не просто масочностью и пантомимичностью. Весь он какой-то суетливый, птичий, почти чирикающий. Чего стоит его: «Чи-Чи-Чичиков». Птичье доведено до животного или по-детски непосредственного и мультяшного наш герой семенит на носочках, ползает, прыгает и даже кувыркается. Припоминается фраза Манилова: « не имел чести получить такого образования, как вы, это видно в каждом вашем движении». То, как движется, думает и говорит Безруков, достойно восхищения. Его актерская работа не просто кардинально отличается от всех предыдущих, это выход на новый, неожиданно высокий актерский уровень. Конечно, все гениальное просто. Данный тезис можно смело отнести и к сценическому решению спектакля аскетичному, чуть игрушечному и невероятно точному. Станиславский до последних дней своих имел одну навязчивую мечту: хотел добиться такого оформления спектакля, в котором актера и обстановку было бы видно, а всей декорации зритель не видел бы. Поискам «крупного плана» Станиславский, по его словам, посвятил множество опытов: он считал это почти основной задачей оформления спектакля «Мертвые души». Мечту Станиславского не воплотили в жизнь ни эскизы Дмитриева, работавшего с мэтром над постановкой, ни офорты Марка Шагала, ни силуэты мистификатора Федора Толстого. Сам Гоголь, как известно из письма к Плетневу, возражал против иллюстрирования и постановки «Мертвых душ». И это можно понять. Судите сами: «Тень со светом перемешались совершенно, и, казалось, самые предметы перемешались тоже. Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего на часах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз, а носа как будто не было вовсе». Что могло бы во всей истории изобразительного искусства хоть отдаленно соответствовать такой смелости и остроте видения гениального писателя? Пожалуй только графические листы Агина ко второму изданию поэмы, одобренные самим Гоголем. Вероятно они и вдохновили и, как знать, подсказали решение спектакля сценографу Сергею Бархину, который работал в манере, сближающей иллюстрацию с карикатурой. Отсюда и бесчисленное множество дверей, которое предстояло открыть для себя Чичикову, и покосившееся под ним кресло в доме Собакевича, и детское лоскутное одеяльце, которым укрывает его Kopoбочка. Гротескность на грани комедии положений сквозит во всем, вплоть до воплощения образа «Тройки-Руси», которая с неподдельным спокойствием пережевывает сено. Настоящая конюшня на заднике сцены, которую населяют три кобылы, смелый прием, вызывающий неизменную овацию, скрывается за самыми последними «чичиковскими дверьми». Монотонное лошадиное жевание плавно переходит во всеобщий сон. Тогда уже и Русь никуда не несется, да и история эта, может быть, просто приснилась Чичикову, рьяно мечтающему разбогатеть. Как знать, может быть, именно таким и предстал Чичиков в том самом, собственноручно сожженном Гоголем, втором томе «Мертвых душ». По тем временам, естественно, это было не просто нестерпимо, а невозможно. Но, в конце концов, автор сам дал право беспокойным потомкам додумывать эту историю и фантазировать, взяв ее за основу. Что ж, фантазия «Табакерки» вышла хоть куда! |