Художественное руководство и дирекция

Руслан Кулухов
Владимир Хабалов
Ляйсан Мишарина
Наталья Перегудова
Сергей Шишков
Вячеслав Авдеев
Константин Шихалев

Творческая часть

Репертуарная часть

Наталья Беднова
Олеся Сурина
Виктория Иванова
Наталья Марукова
Людмила Калеушева

Медиацентр

Анастасия Казьмина
Дарья Зиновьева
Александра Машукова
Татьяна Казакова
Наталья Бойко
Екатерина Цветкова
Олег Черноус
Алексей Шемятовский

Служба главного администратора

Светлана Бугаева
Анна Исупова
Илья Колязин
Дмитрий Ежаков
Дмитрий Прокофьев

Отдел проектной и гастрольной деятельности

Анастасия Абрамова
Инна Сачкова

Музыкальная часть

Организационный отдел

Отдел кадров

Анна Корчагина

Отдел по правовой работе

Евгений Зубов
Надежда Мотовилова

Финансово-экономическое управление

Альфия Васенина
Ирина Ерина
Елена Гусева

Административно-хозяйственный отдел

Марина Щипакова
Татьяна Елисеева
Екатерина Капустина
Сергей Суханов
Людмила Бродская

Здравпункт

Татьяна Филиппова

Режиссер на пенсии

Григорий Заславский, Независимая газета, 23.05.2008
Николай Михайлович Шейко — ныне завлит МХТ имени Чехова. Место почетное, особенно имея в виду, что раньше его занимали Михаил Булгаков и Павел Марков. Но Шейко — режиссер, правда, отказ от работы — его вполне сознательный выбор. И в общем, театр живет, не чувствуя потери. Но накануне его 70-летия есть смысл сказать несколько добрых слов в его адрес.

Шейко — мастер. Как он, мало кто знает, а главное — мало кто чувствует стиль, особенно если речь об избыточности русского Серебряного века. Шейко любит маски, знает толк в комедии дель арте, в деталях, которые отличают Бригеллу от Панталоне, Арлекина от кого-то еще, так ценимых, так любимых Карло Гоцци, выше которого для Шейко нет никого. Но всю эту торжественную поступь театра Шейко открывает через Серебряный век, через «Маскарад» Мейерхольда, еще вернее — через игривые рифмы Михаила Кузмина и маскарады Константина Сомова.

Уход Шейко из режиссуры, из практического «театрального моделирования» можно назвать сознательным, но все-таки нельзя — добровольным. Музой Шейко, проводником его театральной философии, его эстетического и эстетизированного пессимизма был Виктор Гвоздицкий. Шейко мог работать и без него, но для него было важно, что Гвоздицкий был рядом, становясь музой то Гинкаса, то Левитина, в последние годы — Валерия Фокина. Относился к этому как-то спокойно. Философски.

Спектакли Шейко с Гвоздицким в главной роли тем не менее были этакими манифестами. Гимнами прошлому, которым, к слову, Шейко вовсе не был так уж очарован, чтобы утверждать, что, мол, раньше вот было так было. Но пространства для виньеток, для избыточности, для л и ш н е г о - было, конечно, больше. Лишнее — то, что всегда увлекало Шейко. Ведь стиль — как раз из обязательного набора «лишнего». Искусство — непременная часть «необязательного», без чего, конечно, можно обойтись.

Таков был «Венецианский антиквар» Николая Михайловича Шейко во МХАТе — много лишнего, смешного и грустного (сама эмблема, метафора антиквара, даже если выкинуть к черту Гольдони, автора этой старомодной венецианской комедии, — сама идея антиквара подразумевает жизнь среди множества лишних, не нужных никому вещей, утопание в лишнем). Таков был плач и одновременно гимн уходящему времени и прежде всего уходящему быту в спектакле Шейко по пьесе Миколы Кулиша «Так погиб Гуска» (мхатовский спектакль, утопавший в «старье», назывался «Блаженный остров», и в нем, поражая избыточностью своего не буквального, а актерского веса, играл замечательно Вячеслав Невинный).

Невинный был ему важен. А Гвоздицкий восхищался, буквально преклонялся перед Невинным — рассказывал, как Вячеслав Михайлович говорил ему, что чихает три раза в «Венецианском антикваре», и все три раза по-разному, чему научил его один провинциальный комик: первый раз он «вычихивал» слово «ящик», второй раз — «хрящик», а третий — кажется, «прыщик».

Каждый спектакль Шейко был гимном и объяснением в любви Серебряному веку, элегантной эпохе, впрочем, со своими завихрениями, тараканами и скелетами в шкафу.

Стиль как понятие сегодня часто подразумевает легковесность, поверхностность. Поскольку речь идет чаще всего не о стиле, а о стилизации, тогда вправду глубина не подразумевается, важнее внешние приметы, а не знание, не понимание. У Шейко стиль, эпоха почти всегда обнаруживали трагические разломы, бездны, которые подчас заглядывали в эти самые сочинения извне, из других уже периодов и эпох. Скажем, в «Маскараде» просматривалась страшная перспектива, ожидавшая в финале не Арбенина уже, а Мейерхольда, чей профиль просматривался в позах, стоп-кадрах Гвоздицкого. И т.д. То же и с «Блаженным островом» — это было слово прощания в честь Кулиша, сгинувшего в те же прожорливые 30-е.

Время как угроза для эстетических забав, любителем которых всегда был Шейко, — вот тема его режиссерских опытов. Достаточно однажды увидеть его рукопись — с вязью букв, выписанных любовно, каждая — произведение искусства каллиграфа. Не партийного каллиграфа (была в советские годы такая высокая традиция — в партийных ячейках ценилось умение красиво подписать партбилет или характеристику, — нет же, каждая буковка у Шейко словно протестовала против убогого партийного быта, поражая изобретательностью и нездешностью, чуже- и высокородностью). Игривый почерк, будто бы он сам — Арлекин и Пьеро в одном лице (кстати, именно так сказал о Гвоздицком в своем прощальном о нем слове Андрей Толубеев, уже тогда и знавший, и чувствовавший свою собственную смертельную болезнь).

И вот он посчитал, что хватит. Такое странное, в общем, решение. В театре ведь не принято уходить на пенсию, даже на руководящих должностях сидят до последнего. Но прежде — вернулся к одной из своих «попутных песен»: поставил на выпускном курсе Павла Любимцева в Щукинском училище свою любимую «Зеленую птичку» Гоцци.

Курс был хороший, на нем кроме прочих училась Полина Райкина, дочь и внучка, можно сказать, не одного, не двух — многих выдающихся актеров. Трудно сказать, как оно отзовется. Понадобится или нет что-то из тех умений, тех уроков, которые преподал им Шейко и поддержавший затею юных своим участием в студенческом спектакле актер и педагог Юрий Авшаров. Но это был очень взрослый спектакль, с трагическим чувством, вернее, с предчувствием — поскольку маски и сказки Гоцци всегда грозят смертью, подходят к ней очень близко, вроде бы все легко, шуточки, шуточки, но вдруг ошибешься — и всё, а грань очень тонкая. Оступился и вниз. Любовные игры — смертельные игры, за одной из маскарадных масок вполне может скрываться вовсе не маскарадная смерть. С бутафорской косой, но совершенно серьезными намерениями. Такие игры.

Зачем это всё было студентам — бог ведает. Знать зачем? Про маски зачем? Про Гоцци? Тем более про смерть? А он из них вытянул всю эту историю, в которую когда-то (в Риге? В Ленинграде?), как в омут (омут и есть!), запустил и Гвоздицкого. Он вынырнул.

И еще он поставил, поддавшись на уговоры жены, замечательной актрисы Александры Ислентьевой, короткий — на час всего — спектакль «Последнее письмо» по одной из глав «Жизни и судьбы». Монолог матери, письмо сыну из гетто. Исполненное любви и нежности. И неизбежности.

Говорят, лучшие режиссеры растворяются в актере. Так Шейко растворялся в Гвоздицком, культивировал его — творил, выдумывал, пробовал. В нем нашел конфидента, медиума — и в их совместных работах такая мистическая связь чувствовалась, она была. Это было искусство. И это была жизнь, в которой стиль, эстетическая изысканность, позволяла, если так можно сказать, воспарить над неизбежностью трагической развязки, закутавшись в рифмы.