Художественное руководство и дирекция

Руслан Кулухов
Владимир Хабалов
Ляйсан Мишарина
Наталья Перегудова
Сергей Шишков
Вячеслав Авдеев
Константин Шихалев

Творческая часть

Репертуарная часть

Наталья Беднова
Олеся Сурина
Виктория Иванова
Наталья Марукова
Людмила Калеушева

Медиацентр

Анастасия Казьмина
Дарья Зиновьева
Александра Машукова
Татьяна Казакова
Наталья Бойко
Екатерина Цветкова
Олег Черноус
Алексей Шемятовский

Служба главного администратора

Светлана Бугаева
Анна Исупова
Илья Колязин
Дмитрий Ежаков
Дмитрий Прокофьев

Отдел проектной и гастрольной деятельности

Анастасия Абрамова
Инна Сачкова

Музыкальная часть

Организационный отдел

Отдел кадров

Анна Корчагина

Отдел по правовой работе

Евгений Зубов
Надежда Мотовилова

Финансово-экономическое управление

Альфия Васенина
Ирина Ерина
Елена Гусева

Административно-хозяйственный отдел

Марина Щипакова
Татьяна Елисеева
Екатерина Капустина
Сергей Суханов
Людмила Бродская

Здравпункт

Татьяна Филиппова

Звук лопнувшей струны

Алена Данилова, газета Культура, 26.05.2005
Официальное празднование 60-летия Победы в Москве стало одним из тех грандиозных по размаху событий, на фоне которых вполне мог затеряться VII Московский международный телевизионно-театральный фестиваль «Этот День Победы…». Что уж и говорить о скромной премьере, состоявшейся 9 мая в рамках фестиваля в Театре «Эрмитаж». А между тем спектакль «Последнее письмо», поставленный режиссером Николаем Шейко по главе из книги Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», позволил немногочисленным зрителям, которых вместил Малый зал театра, ощутить что-то по-настоящему важное, высокое, трагическое и, кажется, уже основательно стершееся из памяти многих. Строго говоря, «Последнее письмо» — спектакль не совсем о войне. Войны как таковой в нем нет. Основную его часть составляет реальное письмо матери Василия Гроссмана, убитой в еврейском гетто в городе Бердичеве. Письмо это автор получил уже после ее смерти и целиком включил в текст своего романа. Написано оно ранней осенью 1941 года в гетто оккупированного немцами городка. И однако же оно не о войне и не о фашистских зверствах. В общем, трудно определить — о чем: о тех ли нескольких месяцах, которые прожила, наверное, еще нестарая женщина, твердо зная, что вскоре будет убита и никогда больше не увидит горячо любимого сына; об этой ли страстной материнской любви, которую всю она старается вложить в свое последнее письмо; о человечности или бесчеловечности, которая, оказывается, прячется в обыденной жизни за обыденными лицами и разговорами… О чем бы ни шла речь, главной в этом письме остается, пожалуй, его интонация — так зовут, мучительно желая ответа и твердо зная, что его не будет. Именно эту тончайшую интонацию, «звук лопнувшей струны» текста Гроссмана удалось уловить артистам театра «Эрмитаж» Александре Ислентьевой и Александру Скворцову и тем обеспечить подлинный успех спектаклю. Александра Ислентьева появляется на сцене, словно отделяясь от группы стоящих спиной к публике людей, изображенных на бледном фотографическом заднике (сценография Валерия Фомина), и начинает письмо: «Витя! Витя!» — не обращаясь, но призывая. И этот нервический звук, почти вскрик, странным образом будет контрастировать с нарочито спокойным тоном ее дальнейшего повествования. Бродя по слабо освещенной сцене, время от времени попадая в темные, не захваченные светом софитов пятна и тогда на мгновение теряясь в тени, актеры, мать и сын, так и не встретятся. Он будет обращаться к ней из своего будущего, а она к нему — из своего прошлого. Александр Скворцов только начинает этот спектакль, предваряя и подготовляя появление главной героини. Впрочем, несмотря на то что большую часть времени Александра Ислентьева проводит на сцене одна, есть в этом партнерстве редкое для подобных ситуаций равноправие и не исчезающее на протяжении всего спектакля ощущение прочной связи между двумя героями — убеленным сединами сыном с ясными детскими глазами и его слишком молодой для этих седин матерью. Размеренно, спокойно, стараясь, чтобы ни одно слово не осталось неуслышанным, Александра Ислентьева рассказывает о подлинно страшных событиях и подлинно страшном времени. Рассказывает именно так, как если бы вслух перечитывала только что оконченное письмо, главное — ничего не упустить, а вздохи, рыдания, крики — удел тех, кто потом получит его. Сидя на краю сцены или стоя в ее глубине, в движениях, выражении лица, голосе она сохраняет сдержанность, сквозь которую порой прорываются лишь судорожные отголоски давно выплаканных слез. И эта умеренность актерской игры наполняет спектакль невероятной болезненной остротой. Документальная строгость спектакля Николая Шейко, воздержанность в использовании внешних эффектов, глубокая внутренняя эмоциональность рождают неожиданное ощущение подлинности, сиюминутности того, о чем говорит со сцены актриса, и перед прикованными к ней глазами зрителей словно проходят день за днем бердичевские июль, август, сентябрь сорок первого года. «Последнее письмо», вероятнее всего, займет достойное место в репертуаре Театра «Эрмитаж» и будет сыграно еще не однажды. Однако своевременность появления этого спектакля только подчеркнула его достоинства. Как и вся книга Гроссмана, он рассказывает не о войне, как страшном, но непонятном для не видевших ее целом, не о массах уничтоженных людей, не о безликих героях. Он рассказывает лишь об одной женщине, матери, которая больше, чем смерти, боится никогда больше не увидеть своего сына, о тех живущих рядом с ней, кого она жалеет, и о тех, кто вызывает в ней изумление, смешанное с ужасом. О том, как она лечит от катаракты людей, которых завтра, может быть, расстреляют, и как ей за это украдкой кладут в сумку пару картофелин, — обо всех деталях, даже мелочах, без которых совершенно невозможно настоящее понимание высокого и трагического целого.