Время Ю

Ирина Корнеева, Время МН, 20.09.2001
Сегодня во МХАТе им. Чехова премьера спектакля Евгения Каменьковича по пьесе Ольги Мухиной «Ю». Пьесе настолько нетривиальной для мировой драматургии вообще и Художественного театра в частности, что накануне мы решили обратиться с несколькими проясняющими вопросами к режиссеру.

— Первое впечатление от прочтения «Ю» — странная, загадочная пьеса. Вы можете охарактеризовать ее одним словом?

— Двумя. Для меня Ольга Мухина — это солнце, а ее пьесы — глоток чистого воздуха. Они очень воздушны. А легкость всегда тяжело делать в темноте. Поэтому всегда возникают проблемы с репетированием. У нас, слава Богу, их не было. Мы очень быстро поймали атмосферу. Никакие традиционные ходы не действуют. Мне всеми своими спектаклями хочется дирижировать, но этим особенно.

— Почему вы во второй раз взялись за пьесу после постановки «Ю» в ГИТИСе на курсе «фоменок»?

— У нас была читка пьесы «Ю» в Любимовке, в том зале, в котором якобы Станиславский репетировал «Чайку». Театральное постижение Мухиной мне доставило такую радость, что мне очень захотелось поделиться ею с как можно большим количеством людей.

— Мхатовский спектакль сильно отличается от гитисовского?

— Тот спектакль мы ставили быстро и просто, а я вообще себя чувствовал Станиславским — в том плане, что сделал его на свои деньги и этим очень гордился. Он был незатейливый, но было приятно какие-то мелочи вытаскивать из своего кармана. Там играли очень хорошие ребята, все одного возраста, и поэтому была особая легкость и прелесть.

— А здесь что же — тяжелая артиллерия?

— Нет, но согласитесь, большая разница, когда играют 60-летние, 40-летние и 20-летние. Если бы еще появились 80-летние, совсем было бы замечательно. В первом спектакле какие-то вещи с наскока получились, а здесь мы долго выдумывали форму. Во МХАТе спектакль гораздо глубже. Хотя, может быть, и не надо глубже в Мухиной — это тоже большой вопрос…

— Вы говорили, что рядом со студентами вам кажется, что вам сто лет, а рядом с актерами МХАТа на сколько лет себя ощущаете?

— С некоторыми мне по-прежнему сто лет, а с некоторыми — двадцать. Есть такие актеры, у которых не грех учиться. И это необязательно возрастное. Я не должен, наверное, никого из команды выделять, но Евгения Добровольская, на мой взгляд, — очень мудрый человек. Я хотел бы, чтобы она преподавала в ГИТИСе. 

— Нарисуйте портрет драматурга.

— Оля похожа на свои пьесы. Красивая поэтическая женщина. Очень духовный человек и очень чистый. Я висел над ней и ждал пьесу «Ю», и когда она наконец ее закончила, распечатала и передавала мне в метро, она заливалась горючими слезами, потому что компьютерщик, набиравший текст и картинки, как-то обидел ее пьесу, что-то про нее не то сказал. Она так прижимала пьесу к груди, у меня было ощущение, что это ее ребенок. Она очень трепетно к словам относится, очень переживает, когда некоторые актеры текст переставляют. У нее нет такой фанаберии, как бывает у авторов, но для нее, как для поэта, важен порядок слов.

— Как вы преодолевали бессюжетность ее пьесы, или для вас это не было проблемой?

— Я знаю, что многие люди все, что здесь происходит, воспринимают как сплошной поток сознания. Но я честно стараюсь, чтобы это кто-нибудь, кроме нас, понимал.

— О чем пьеса?

— Есть семья, род, который ушел в консервную банку, спрятался. Люди живут в странном мире, где нет телевизоров, телефонов, нет разговоров практически ни о каких реалиях жизни. Сложно определить, когда это происходит: могло и в 30-е, и в 70-е годы — когда хотите. Время как бы проходит мимо них. Они от него специально спрятались, и коллизия в том, что в их жизнь врывается герой, для меня — тот же Чацкий, и важно: люди хотят и дальше так же не слышать время и жить в своем или они как-то это время принимают в расчет. По нашей истории у них ничего не меняется, они так и остаются в своем узком кругу, а герои идут дальше. Тем людям, которые спрятались, я хотел бы объясниться в любви, и в то же время мне их очень жалко. Потому что очень много знакомых моего поколения в телегу с громким названием «современность» не успели вскочить. Возможно, это поступок. В конце концов, если Обломов ничего не делает, может, это и здорово? Но как-то мне тревожно за их будущее. Поэтому финал грустный.

— Для вас лично приемлем такой обособленный способ существования?

— Мне кажется, что люди театра так живут давно. Это некий выдуманный мир, он самодостаточен, но он не имеет никакого отношения к реальной жизни.
2000
На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000
Анатолий Смелянский: У меня давно репутация серого кардинала, Эдуард Саркисов, Время MN, 29.09.2000
Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000
Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000
Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000
Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000
Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000
Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000
Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000
Дамир Исмагилов: Еще десяток спектаклей — и я пойму, что такое Большой театр, Большой театр, 27.04.2000
Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000
Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000
Аудиозапись спектакля «Возможная встреча». Вступительное слово Марины Багдасарян, Театр FM, 2000
Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000