Кама Гинкас о Владимире Кашпуре

Первое давнее впечатление от Кашпура — странное, неожиданное, монголовидное лицо, которое появлялось в каждом втором советском фильме. Обычно он играл разных подозрительных типов, но так же простых солдат, крестьян и комсомольцев в тюбетейках. Чтобы ни играл Кашпур, он всегда запоминался, и ко времени моей постановки «Вагончика» во МХАТе был уже известным киноартистом.

Кроме Кашпура и Кати Васильевой мне — неизвестному провинциальному режиссеру, согласившемуся ставить даже не пьесу, а переделку газетной статьи — дали кучу ненужных, незадействованных в труппе артистов, которые на самом деле оказались гениями. Из 24 занятых в спектакле артистов 20 были гениями. Не общесоюзно признанные, а из тех, что валялись, гнили, плесневели, спивались, сходили с ума в закромах мхатовской труппы, состоявшей тогда из 120 или 130 человек. Кашпур всегда был востребован МХАТом, но он никогда до этого не играл главных ролей. Тут ему представилась возможность. И сделал он это потрясающе.

В «Вагончике» Кашпур играл судью, который на своем маленьком посту в своем провинциальном городишке брался решать общегосударственную проблему. Он играл тот вид русско-советского человека, который привык существовать не сам по себе, но всегда соотнося себя с нуждами государства, привыкшего представлять это государство, какая бы маленькая должность у него не была. По своей совпривычке он все понимал во всемирном масштабе и своими скудными мозгами пытался разобраться со страшным социальным явлением, захватившем мир — беспричинными преступлениями. Бедняга не понимал, что с этими процессами не могут разобраться более мощные умы. Его захолустный советский интеллект давал сбои, идеологические штампы не выдерживали встречи с реальностью, мозги трещали, чувство долга подпирало и сводило с ума. Кашпур играл это очень смешно, трогательно и трагически. Его персонаж был человек советский и отступить он не мог ни на шаг. В результате он вдруг отпускал девочек, виноватых в преступлении. При этом он сопровождал это юридически абсурдной резолюцией: «как будущих советских матерей». На самом-то деле он поступал единственно верно, потому что поступал как человек. Такой трагифарсовый социально узнаваемый финт на сцене мог убедительно делать только гигант. Кашпур это делал.

Следующий спектакль, который я собирался ставить во МХАТе, был «Казнь декабристов», и я хотел, чтобы Кашпур играл там главную роль. Но он пренебрег мной, видимо, потому что были другие, более солидные предложения. Я огорчился, но не обиделся. И когда года два спустя начал ставить «Тамаду», то снова его пригласил. На сей раз он играл отца невесты. Снова Кашпур играл человека, которого распирает глобальная задача: продемонстрировать всему небольшому свадебному коллективу, какой он большой человек и чего достиг в жизни. Свадьба для него была отчетом о достигнутом. Количество морковки в салате было жизненно важно, как и количество прохладительных и алкогольных напитков на столе, как количество бутербродов с колбасой и тарталеток с икрой. Важно было, что за ресторан он снял, будет ли музыка на свадьбе и какого уровня начальник сидит во главе стола. Этого начальника к тому же надо было угостить девочкой. Персонаж Кашпура разрывался на части. Это опять была эксцентрическая, гротесковая, но абсолютно русская, советская судьба. На уровне салата и количества редиски в нем он решал наполеоновские задачи. Кашпур такие вещи делает гигантски, исступленно, убедительно, смешно и очень трагически.

В каком-то смысле тоже самое он делает в «Черном монахе». Здесь у его персонажа идея фикс — сад. Дочь он, конечно, любит, но сад важнее, и короед, который ползет по яблоне — это враг, хуже мирового империализма.

Кашпур из тех артистов, для которых театр — это служба. Он из тех, кто живет в искусстве на «разрыв аорты». Он из тех, кто в театре живет и в театре умирает. Кашпур представляет собой тот почти уже исчезнувший вид, по которому можешь понять, каковы были актеры подлинного МХАТа времен Станиславского и Немировича-Данченко. Это очень особая порода. Это корневые, почвенные человеки и артисты, те, по которым всегда можно понять не только персонажа, не только самого артиста с его внутренними и внешними качествами, но и его социальные корни, которые — в крови и проявляются в повадке и менталитете. По таким артистам (и это самое главное) можно понять генетические истоки нации. За такими артистами стоит не театральная и даже не бытовая правда, а правда генетическая, связанная с корнями нации. Это не привнесешь и не сыграешь. Это — в крови. Кашпур — именно такой актер.
2000
На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000
Анатолий Смелянский: У меня давно репутация серого кардинала, Эдуард Саркисов, Время MN, 29.09.2000
Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000
Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000
Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000
Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000
Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000
Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000
Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000
Дамир Исмагилов: Еще десяток спектаклей — и я пойму, что такое Большой театр, Большой театр, 27.04.2000
Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000
Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000
Аудиозапись спектакля «Возможная встреча». Вступительное слово Марины Багдасарян, Театр FM, 2000
Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000