К лесу — задом, к зрителю — передом

, 11.01.2004
Вот уж действительно, никогда не знаешь, как наше слово отзовется. Только критики дружно посетовали (после завершившегося фестиваля NET), что перестали у нас на больших сценах создавать крупные, значительные спектакли, актуальные, с реальной жизнью соотносимые, а Кирилл Серебренников как раз именно такой спектакль и поставил. Так и тянет сказать, что режиссер тряхнул здесь стариной (имея в виду успехи советского театра 60-70-х годов, такого рода спектакли щелкавшего как орехи) и доказал, что есть еще у нашего театрального сообщества порох в пороховницах. Прозвучит, конечно, банально, но Серебренников и в самом деле старину эту встряхнул, как залежавшуюся перину, придал ей современный товарный вид, завертел в бешеном темпе и выстрелил — точно в десятку. Во всяком случае столь бурного, сумасшедшего успеха давно видеть не приходилось. Речь тут не о финальных аплодисментах, легко раздаваемых у нас направо и налево, а о полном и абсолютно счастливом слиянии публики и сцены, когда едва ли не всякий жест, для режиссера важный, понимался и принимался зрителем на ура.

Собственно, в программке так и написано: новейший мхатовский «Лес» посвящается «Советскому Театру и Всеволоду Мейерхольду». И здесь не ради красного словца помянуты и Мейерхольд, в 1924 году поставивший эту пьесу Островского особенно дерзко, и театр эпохи развитого социализма. В этом спектакле нет (ну или почти нет) ничего сделанного просто так, ради иллюстрации или пустого развлечения — всего того, чем Серебренников до сих пор был грешен. Кое-что по мелочи мелькает и в «Лесе», в общем запале невыброшенное, зря оставленное, но говорить о досадных пустяках совсем не хочется — настолько мощно, победительно и вызывающе актуально поставлен и сыгран этот спектакль. А с Мейерхольдом и советским театром Серебренников вступил в интереснейший диалог, отталкиваясь и цитируя, и связь времен, о потере которой сокрушаются нынче многие, вот она, затягивается на наших глазах в надежный и крепкий узел.

Совсем как когда-то Мейерхольд в своем легендарном «Лесе», Серебренников взял в руки классическую пьесу, чтобы высказаться о дне сегодняшнем. Не только о рубеже 60-70-х годов прошлого века, куда перенесено действие пьесы Островского, ведется речь в его спектакле, но и о нас с вами. То есть о том, что будет после того, как Раиса Павловна Гурмыжская, солидного возраста дама, сыграет свадьбу с молоденьким Алексисом Булановым, а два актера — Геннадий Несчастливцев и Аркашка Счастливцев — тряхнут напоследок благородством и растворятся на российских просторах.

В одной из рецензий на этот спектакль утверждается, что Серебренников не мыслитель, а придумщик. Мол, скачет с кочки на кочку, выдумывая эффектные номера, а все глобальное, вдумчивое, исследовательское — совсем не его. Спорить не хочется хотя бы потому, что придуман «Лес» и вправду очень остроумно и заразительно. Его интересно рассказывать по эпизодам, на которые разбит спектакль, в точности, как у Мейерхольда. В пересказе и получается — классический «монтаж аттракционов», трюки, гэги, неостановимый смех зрительного зала. Здесь и Аксюша с ангельскими крыльями за спиной над сценой летает, и Гурмыжская на свадьбе точь-в-точь как Пугачева одета, и Счастливцев с Несчастливцевым, на вокзале встретившись, средь командированных пиво наяривают, и «Беловежскую пущу» детский хор поет, и летку-енку танцуют. Но в том-то и штука, что разбитый на номера спектакль сливается в конце концов в единое целое, режиссером продуманное и прочувствованное, и мысли вызывает отнюдь не веселые, несмотря на гомерический хохот, то и дело возникающий. Трудно выговаривается — уж больно затрепанно и пошло звучит, но тут, знаете ли, о судьбе страны задуматься вынуждают.

Вместо леса во всю ширь сцены — фотообои. Массивная радиола, румынская мебель, чешская люстра. Усадьба Пеньки помещицы Гурмыжской превратилась в подобие пансионата для партработников (сценография Николая Симонова). Толстые горничные в накрахмаленных белых фартуках снуют туда-сюда, рояль стоит в банкетном зале. Межсезонье, скука. Пожилые вдовствующие номенклатурные дамы без мужчин маются, Лолиту Торрес из «Возраста любви» по радио слушают. Соседей Гурмыжской Серебренников превратил в соседок вместо Евгения Аполлоныча Милонова получилась Евгения Аполлоновна, ну и так далее. Раиса Павловна (Наталья Тенякова), пока еще неприбранная, ненакрашенная, с нелепыми косичками, рассказывает подружкам о молодом человеке, ею поощряемом. И Алексис Буланов (Юрий Чурсин), субтильный юноша, умеющий всем угодить и без мыла втереться куда душе угодно, тут как тут — гимнастику в отдалении делает, мышцы накачивает. Соседку Евгению Аполлоновну дивно играет Кира Головко — во МХАТе с 1938 года, играла Аксюшу в «Лесе» 1948 года, кстати, и «Лес» Мейерхольда вполне могла видеть. Молодой актер Юрий Чурсин, напротив, для Художественного театра человек новый, взят напрокат из Вахтанговского, да и публике не слишком известен. Роль Буланова должна стать для него решающей — сыграна талантливо и снайперски точно. Впрочем, в этом спектакле все, решительно все актеры, включая детей, в хоре поющих, играют с таким нескрываемым удовольствием и заразительным драйвом (Улиту, например, служанку и наперсницу, Евгения Добровольская играет блистательно, аж искры из глаз летят), что не знаешь, кому больше аплодировать.

Для режиссера все здесь важно, и возраст Головко, и молодость Чурсина, и дети, на сцену выходящие. Стремительно меняющееся время — вот что в этом уморительно смешном спектакле главное. И игра с мейерхольдовским «Лесом» затеяна совсем не случайно, тут помимо прямой переклички много интересного прочитать можно. Многократно описанные историками театра «гигантские шаги», раскачиваясь на которых свободолюбивые Аксюша и Петр о будущем мечтали, у Серебренникова обернулись качелями на детской площадке. И полет невысок, и мечты коротки у нового-то поколения. Бедная родственница Аксюша (Анастасия Скорик) и возлюбленный ее Петр (Олег Мазуров) знают одно — взять кого-то за грудки и трясти, пока не получишь желаемое, до Самары доехать, на дискотеке оттянуться, а там будь что будет. Как и Мейерхольд, Серебренников смотрит на ушедшую жизнь глазами памфлетиста и лирика. Только лиризм его дарован не молодым, о свободе и не мечтающим, а совсем уж неожиданно — Раисе Павловне Гурмыжской, барственно-вальяжной, как все советские начальницы (не важно, директор магазина, начальник ЖЭКа или секретарь райкома), комичной и трогательной в своей запоздалой любви, такой, что и соседей стыдно, и восторг не скрыть. Наталья Тенякова играет ее поистине поразительно. Она прицельно точно представляет знакомый типаж, а потом вдруг оживляет его такой подлинной страстью, что не знаешь, как реагировать, то ли смеяться, то ли плакать. На свадьбу свою с молодым человеком приходит в костюме а-ля Пугачева — белое короткое платье и черные сапоги выше колена, кокетливый парик, а на лице такая робость и такое счастье, словами не описать.

Ну и конечно, актеры Счастливцев (Авангард Леонтьев) с Несчастливцевым (Дмитрий Назаров) лиризмом не обойдены, хотя именно с ними связано множество комичных трюков, щедрой рукой по спектаклю разбросанных. Назаров и Леонтьев играют роскошно, размашисто и отвязно, но и их, буйных, своевольных артистов от Бога, вправили здесь в общее русло, в основную, доминирующую тему. В годы революционного романтизма Мейерхольд вдохновлялся идеей торжества комедиантства над жизнью, его странствующие вольные артисты уходили из Пеньков победителями, у Серебренникова сегодня все, увы, не так. Здесь жизнь сама по себе, а театр сам по себе. Не влияют они друг на друга, хоть удавись. Кстати, над всем этим советским мертвым царством висит, зажженными лампочками переливается вопрос, комичным Аркашкой озвученный: «А не удавиться ли мне?» Ну свободны от государственных театров эти актеры, не играют в юбилейных партийных пьесах, диссидентствуют потихоньку, Бродского с эстрады читают (Несчастливцев является к тетушке с этим номером), и что? А ничего. С Буланова (и всех прочих) как с гуся вода. Автограф у артистов возьмет, водочки выпьет и к свадьбе готовиться станет.

Свадьба здесь — и кульминация, и развязка одновременно. Растерявшаяся от счастья Гурмыжская, облагодетельствованная Аксюша, все отступают на задний план, тушуются. Вперед выходит будущий хозяин, пугливый поначалу юноша с железной волей и крепкими мускулами. Алексей Сергеевич Буланов встает на авансцене перед торжественно нарядным детским хором и читает, как клятву (или присягу): «…Я очень близко к сердцу принимаю не только свои, но и общественные дела и желал бы служить обществу», а потом вместе с хором, прижав руку к сердцу, подхватывает: «Заповедный напев, заповедная даль, свет хрустальной зари — свет, над миром встающий. ..» И так он похож в этот момент сами понимаете на кого, что замерший на миг зал падает со стульев от смеха. Только вот на сцене уже ничего смешного не происходит. Благородные чудаки-артисты красиво (а что им еще остается) покидают подмостки, а все остальные, выстроившись друг другу в затылок, послушно отплясывают летку-енку. Бодро перепрыгивая из 70-х годов ушедшего века прямиком в наши дни.
2000
На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000
Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000
Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000
Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000
Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000
Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000
Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000
Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000
Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000
Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000
Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000