Совершенство тени

Алена Карась, Российская газета, 10.10.2005
Малая сцена МХТа укутана в белое. Множество белых дверей с маленькими, вырезанными вверху треугольничками. Бело-серые мешки цвета грязного снега, среди которых в финале исчезнет герой Евгения Миронова, точно евангельский Иуда, сам назначивший себе наказание. 

Каждая из дверей, как крышка гроба, скрывает всех головлевских мертвецов: тех, кто ушел из мира по исключительному произволу Иудушки — Миронова. А завершает эту вереницу дверей большой белый экран с вырезанным кругом. Круглая дырка, отрытая в бездну, пустота, страшное, ледяное «ничто». Усилия целого рода, помноженные на этот роковой ноль, превращаются в ничто, в снег, в пыль, в бесконечный обвал пустых цифр, бегущих прямо в преисподнюю: один пропал, второй, третий, четвертый, пятый…. Смотрит в это окошко мироновский Иудушка и выглядит, точно на старом дагерротипе.

Вместе со своим постоянным соавтором, художником Николаем Симоновым, Серебренников сочиняет бело-серый мир, занесенный снегом. Монотонная, на японский лад стилизованная музыка Александра Маноцкова — часть этого монохромного мира. То запоет кто-то невпопад, то заиграет на баяне — и зазвучит головлевский ужас странной репликой к новым азиатским фильмам.

Правда, у азиатов все же бывает страшно, хоть и после конца. А у Серебренникова — не страшно, хоть и понятно с самого начала, о чем он хочет сказать.

Евангелие возникает с самого начала как главный текст, к которому апеллирует режиссер. То Миронов присядет библейским Иудой к поминальному столу, за которым оплакивают убиенного им брата Павла, и возникнет в сознании образ Тайной вечери. То сын его Петенька (Юрий Чурсин) припадет к отцовским ногам, точно Блудный сын. То в программке мелькнет образ разрушенной Вавилонской башни как символ человеческой гордыни.

Серебренников, подобно проповеднику, действует резко и внятно: он видит в Головлеве того, кто надругался над образом и словом Божьим. Того, кто окарикатурил живой мир, превратив его в коллекцию дагерротипов и теней. Он аранжирует эту историю почти лирически. «Головлево. Детство» — и один за другим мрут гении России, и выслан Бродский, и убит Галич. «Дубровино. Осень» — и страшные стихи Блока всплывают в программке к спектаклю. Да, и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне", — читаем мы от начала до конца знаменитое стихотворение августа 1914 года.

Как описать Евгения Миронова в роли Иудушки? Он очень похож на Евгения Миронова в роли Мышкина. Или на Евгения Миронова в роли Гамлета. Или на Евгения Миронова в роли Самозванца. Иудушка — юродивый самозванец, русский Антихрист со страстью к самоуничтожению: точный жест, внезапный кульбит, пародия и гротеск, во всем почти цирковая эксцентриада, танец, безукоризненно исполненный на гробах близких. Повадки отличника, не знающего пощады.

Только к концу, после всех смертей он, наконец, насыщается, Кровопивушка, и тихо укладывается в снежную постель, под покров белых мешков и подушек. Цифирка к цифирке падает на белом экране снежная завеса — счет всем дням и смертям.

Красиво, только не останавливается сердце, не замирает сознание. Мрачно и холодно в мире Иудушки. И хоть, подобно евангельскому Иуде, он отправляется в финале на снежную смерть, нет катарсиса в этой русской трагедии. «Живи еще хоть четверть века — исхода нет, исхода нет». Исхода нет весь первый акт, и весь второй. Исхода нет в конце ХIX, ХХ и в начале ХХI века.

И там, где чудесно играет артистку Анниньку Евгения Добровольская, и там, где со старинной театральной мощью Алла Покровская (Арина Петровна Головлева) проклинает своего сына-душегуба. И там, где умирает от белой горячки братец Павлуша (Алексей Кравченко). Нигде нет ни исхода, ни катарсиса. Затейливый, умный и бесстрастный спектакль, в котором есть все, кроме чего-то главного, что не берусь определить.

Евгений Миронов — великолепный артист, знающий все премудрости ремесла, но все же кажется, что он - лишь тень Иннокентия Смоктуновского, который вне себя и вне всяких концепций играл и Мышкина, и Гамлета, и Иудушку Головлева в мхатовском спектакле Льва Додина.

Он сводит свой персонаж к изысканно-виртуозной карикатуре, пародии, над которой с удовольствием смеется публика. И хоть хочется после спектакля назвать Иудушку главным персонажем русского мифа, с готовностью узнавая в нем политиков и политтехнологов, и идеологов, и главных редакторов прогрессивных изданий, но страшно после этого не становится. Видимо, рациональное начало полностью вытеснило из театра его таинственную и иррациональную природу.
2000
На душе — праздник, М. Демидова, Красное знамя, 4.11.2000
Анатолий Смелянский: У меня давно репутация серого кардинала, Эдуард Саркисов, Время MN, 29.09.2000
Интервью с легким человеком, Сергей Вовин, Электронная газета Yтро, 22.08.2000
Душа и сердце Вячеслава Невинного, Юлия Гусейнова, Ежедневные новости (г. Владивосток), 11.07.2000
Новая власть в Камергерском, Наталия Каминская, Культура, 15.06.2000
Лицедей, Анатолий Смелянский, Известия, 9.06.2000
Чудо, Лев Додин, Независимая газета, 1.06.2000
Он пришел, Кама Гинкас, Новая газета, 1.06.2000
Последняя легенда Художественного театра, Марк Розовский, Культура, 25.05.2000
Дамир Исмагилов: Еще десяток спектаклей — и я пойму, что такое Большой театр, Большой театр, 27.04.2000
Призрак бродит по МХАТу. Призрак символизма, Елена Ямпольская, Новые известия, 12.01.2000
Один абсолютно театральный вечер, Алексей Чанцев, Театр, 2000
Аудиозапись спектакля «Возможная встреча». Вступительное слово Марины Багдасарян, Театр FM, 2000
Николай Эрдман. Переписка с Ангелиной Степановой., С комментариями и предисловием Виталия Вульфа, 2000