Артисты труппыАртисты, занятые в спектаклях МХТ | Обманутые и соблазненныеМарина Токарева, Московские новости, 27.04.2007 Классика фетиш, классика неоткрытая планета, классика вечный соблазн. На то она и классика, что мы в ней уже учтены и взвешены, предсказаны и поняты, надо только суметь различить буквы. Дешифровка дело таланта и слуха на время. Персонажи двух столичных премьер по Гоголю и Достоевскому одеты в шинели не потому, что спектакли оформил один сценограф
Мальчики вышли в игроки «Увы, растаяла свеча молодчиков каленых, что хаживали вполплеча в камзольчиках зеленых » преждевременно обмолвился Мандельштам. Никогда она не растает, эта свеча. Вот она горит на каждом столике, перед каждым из девяти сидящих к нам спиной «молодчиков» в спектакле Сергея Женовача «Игроки». Мистический зальчик с колоннами, в котором вот-вот что-то произойдет, площадка замысла. Художник Александр Боровский одел всех в черные пальто шинельного образца. Посадил за персональные столики, затянутые зеленым сукном у каждого своя «делянка». Те, кто определен в «игроки», скоро повернутся, обменяются репликами, вступят в заговор, начнут играть, закусывать, лгать, разыгрывать Студенчески голодные, азартные, слитые во всех своих проявлениях неуловимо и внятно схожие, как члены клана, выходцы из одной организации. Одинаковость, типажность ключ к решению. Воспитанники Женовача, которые вчера точно и страстно вели тему в спектакле по мотивам «Братьев Карамазовых», так же безошибочно, без срывов в премьерной постановке ведут мотив незавершенной пьесы Гоголя. «Мальчики» стали «Игроками». Это на редкость внятная иллюстрация старого диагноза Антонена Арто: на смену борьбы идей приходит борьба вожделений. Уже пришла. В вечную одежду гоголевского сюжета нарядилась злоба дня: в персонажах спектакля единство идеологии, нацеленность на игру стаей, дележку. В конечном итоге даже и не важно, что Ихарев (Андрей Шебаршин) надут (кинут) новыми друзьями. Их ансамбль (бригада) артистически разобран по ролям: чего стоят хотя бы партии ранимого, ласкового взяточника Псоя Замухрышкина (Сергей Аброскин), безбашенного Глова-младшего (Сергей Пирняк), виртуоза Швохнева (Александр Обласов). Это, в общем, не про шулеров, хотя все тут каталы и кидалы. Пространство лохотрона, возникающее на наших глазах, универсально и самоценно. Игроки Женовача из новых поколений «надувательной страны» тех, кто стремится присвоить, подобрать, раздербанить, распилить все, что попадается на пути; по залу сквозняк идет от их жадной, неизбывной энергии, питающей неизбывную же надувательность почвы, с каждым новым слоем игроков заново отвердевающей в закон национальной жизни. Все происходит «в присутствии» Гоголя: его бюст всегда на сцене; на него повесят пальто, наденут шляпу, он будет казаться великаном с карликовым телом, а в финале повернется спиной, и эта его уходящая, осуждающая спина станет одним из самых остроумно простых и забавных ходов режиссера. «Эх, рассказать бы Гоголю про нашу жизнь убогую » как пелось в известной песне, кажется, только вчера. А сегодня ясно: Гоголь и так все знает Дети райка Говорят, вручая текст Александру Галибину, Олег Табаков фирменным голосом Матроскина сказал: Смотри! Интере-е-е-сная пьеска, но - можем провалиться Не провалились. В фойе «Табакерки» бывалая билетерша выкликает: «А вот покупаем программки самые дешевые! А заходим в буфет дверь открыта! А мобильнички выключаем, артистам работать даем!» и ярмарочные эти интонации попутно, ненароком служат прологом к представлению. Жанр его раёк. Валерий Семеновский совершил то, что в позапрошлом веке могли бы счесть поступком дерзновенным, написал пьесу по мотивам «Бедных людей» Достоевского. Впрочем, инсценировки по великой прозе сегодня в театре дело обычное: от старых мхатовских «Карамазовых» до недавней додинской постановки «Жизни и судьбы» Гроссмана. Спектакль поставлен Галибиным и назван «Ловелас». В нём пять действующих лиц: Варя Доброселова, Макар Девушкин, Он, Она, и Некто. «Табакерка», как известно, маленькая. Шаг из глубины сцены и актер рядом со зрителями. Свет дайте! говорит Некто, и луч, падающий на лицо, выводит его из времени действия к нам, в настоящее время. И зал сразу вовлечен в знаменитую переписку, составившую сюжет. «Милейший», обращается Некто к девице из второго ряда, вы это можете произнести? Положим, ну а «границ добра не знающий»? А вы, молодой человек, могли б обратиться к спутнице «милостивая государыня»? Ну-ка! А «жизнёночек»?! Зал отзывается легче, охотней. В спектакле появится персонаж, любящий Пушкина, возлюбленный героини, умерший от чахотки. Ну?! с оттенком жалостливого пренебрежения входит Некто в вираж диалога. Кто сегодня читает Пушкина? Читаем! Читаем! откликается зал. Да неужели?! взлетают с недоверием брови. Хоть что-нибудь прочтите! Из зала, с двух-трех мест звучат волшебные строфы. Бедные люди! Вот только кто и читает сегодня Пушкина! победно резюмирует актер. Хохот. Позже Некто быстро и грамотно организует лес: кто-то в зале кукует (кукушечка!), кто-то стучит (дятел!), кто-то насвистывает (пташки!) под этот аккомпанемент у героев романтическая прогулка на взморье Так возникает рамка, театр в театре, по-нынешнему интерактивный контекст. Апарты способ интерпретации, язык, на котором авторы объясняются с залом. Режиссерский ход обыгрывает и плебейский скепсис по поводу тягомотины, именуемой классикой, и хрестоматийные штампы, и сквозные мотивы, доплеснувшиеся до нас из XIX столетия («Любите ли вы театр?..») Он дает нерв, и без пафоса, играючи стирает границу между театром и жизнью: герои Достоевского словно бы выходят из зрителей, а зрители на правах участников входят в повествование, где ирония и драма неразъединимы. Раёк не только галерка, не только потешное ярмарочное увеселение, это ещё и ящик с круглыми отверстиями, заглядывая в которые можно видеть картинки через увеличительное стекло. Так происходит и укрупнение смыслов. Герои спектакля дети райка. За занавеской, сшитой полосами из ситцев, тюля, бархата (Боровский-младший, художник спектакля, пародийно цитирует знаменитый, надвигающийся на героев отцовский занавес из «Гамлета») разворачивается сюжет тонких отношений: Макар Девушкин (Денис Никифоров) здесь влюбленный растяпа: молод, порывист, безгранично самоотвержен, несколько растрепан душой и Варя (Ольга Красько) и романтична, и внезапно практична, и на свою беду жертвенна. Их диалог течет от соседской благодарности к сокрушению о родной душе. Есть еще второстепенные персонажи (Маргарита Горюнова и Аркадий Киселев). Но главный здесь Некто. С лица Сергея Угрюмова смотрят глаза-амбразуры: холодные, циничные. Вершитель злого карнавала, он резко меняет обличья: и служанка Марфа, и бродячий кукольник, и студент, и бездарный сочинитель, и обманщик Быков. Некто соблазнитель душ, совратитель умов, пошлый бес, что толкает бедную героиню к браку по расчету, бедного героя к открытому окну. Ловелас, одним словом. Александр Галибин ставит Достоевского жестко, с мотивами балагана, агрессивно отвоевывая возможность диалога с тем зрителем, который пожирает рекламу, пользуется презервативами и давно не понимает, что такое акварельная гамма чувств. Он вводит в спектакль иронические стихи, рок, пластику. Драма бедных людей драма не только Вареньки и Девушкина, но и тех, кого обглодала современность. Искусство в ней чаще всего полно голой, беспощадной правды. Но «Правда, говорит нам Достоевский косноязычными устами героя, не всегда справедлива. Если нежности нет к человеку, а одна только правда о нём, то вот и несправедливость!» Авторы «Ловеласа» за справедливость. |