Режиссеры

Памятник у свидания

Наталия Колесова, Планета Красота, № 11-12, 12.2011
«Письмовник» Михаила Шишкина — второй вслед за «Венериным волосом» роман знаменитого писателя, который перешагнул границы печатных страниц и воплотился в сценическом произведении. Первый опыт — спектакль Евгения Каменьковича «Самое важное» в «Мастерской Петра Фоменко» — является, на мой взгляд, идеальным театральным эквивалентом великолепной прозы.
Перед режиссером Мариной Брусникиной, поставившей «Письмовник» на Малой сцене МХТ, стояла сложнейшая задача. Инсценировка интимного, пронзительного, хрупкого текста, история противоборства любви и смерти, сложнейшая ткань прозы, переведенной на язык сцены, — все это для такого мастера литературного театра, как Марина Брусникина, оказалось близкой стихией. С другой стороны, полифоничная проза с элементами постмодернизма, фантастики, смеси натурализма и философских обобщений, требовала адаптации к материальному, осязаемому миру сценического искусства. Зазвучавшая переписка двух героев, молодых и влюбленных друг в друга юноши и девушки, — это удивительный пример того, как эфемерные слова становятся плотскими, мучительными и даже более реальными, чем события и люди.
В спектакле множество героев — целый оркестр судеб, трагедий, обретений. Герои парят вне времени, почти вне конкретной страны и эпохи. Среди них, проживающих каждый свою человеческую судьбу, есть один, стоящий особняком и носящий мистическое имя Весть и Вестник. В исполнении Дмитрия Брусникина это — одновременно Рок и Хор античной трагедии. Он стоит ближе всего к смерти, ему открыты тайны бытия. Камуфляжная форма позволяет отождествлять его с военным командиром той битвы, откуда приходит матери Володи похоронка: «На одной незнаменитой войне под Тонжоу ваш сын…» Но герой Дмитрия Брусникина, стоящий как бы над реальными страданиями персонажей спектакля, больше принадлежит театру символов, чем сценическому реализму.
Все здесь одновременно условно и конкретно: линии жизни и смерти героев, переплетения, неразрешимые противоречия, взаимное непонимание. А заключено это в некую лаконичную форму геометрических линий стен, оконных проемов, видеопроекций и теней, которые окружают человеческое отчаяние и одиночество. Трудно изложить сюжет романа, да и надо ли? Ведь для каждого читателя книги и зрителя спектакля существует свой отсчет: не успев осознать взаимную любовь, едва успев ею насладиться, влюбленные расстаются, чтобы НИКОГДА не встретиться вновь в этой жизни. Когда погибает на войне Володя, возлюбленный Саши? Почти сразу или спустя время? И что это за война — реальная или абстрактная? Есть мнение, что реальная, но малоизвестная. Но важно ли это? А письма продолжают лететь сквозь годы и непогоды. В романе Шишкина встречаются такие драгоценные мысли, которые, прозвучав со сцены, становятся почти заклинанием: «Не доходят только те письма, которых не пишут». Диалог влюбленных в этом спектакле — разговор живой с умершим, перекличка голосов, беззвучная и певучая. И все движение сюжета в спектакле — это материализация неких токов, которые связывают двух людей, даже вопреки смерти.
Яна Гладких в роли Саши так трепетна и непосредственна, что даже рука не поднимается писать о ней, как об актрисе. Она живая, нервная, гибкая, выразительная, нежная. Ее прозрачный облик не препятствует бурному проявлению чувств, и весь спектакль держится на ней — главной героине этой трагической истории. Благодаря тому, как проживает ее молодая актриса, осознаешь со всем возможным в жизни отчаянием, как страшно терять тех, кого любишь.
Письмо в спектакле — это синоним жизни. Володя (Александр Голубев) в самом пекле военной мясорубки констатирует: «Пишу — значит, жив». И еще письмо для разлученных героев — единственное доказательство любви: «Дышу, пишу, потому что люблю тебя». Молодой, сильный, чуть наивный юноша — таков наш герой. Может быть, актеру немного не хватает пронзительности и фатальности, которые по-женски интуитивно нащупала в характере своей героини Яна Гладких. Тогда наша жалость, которую мы испытываем к этому юноше, жертве войны, могла бы быть безысходнее. А так она окрашена светлой печалью, когда он почти по-детски рассказывает о своем «секретике» в закопанной банке из-под печенья: «Останутся те, кого я возьму в свою банку». Сценический образ Володи не так силен, как тот, что возникает при чтении романа — видимо, в прозе трагизм безвременной и бессмысленной смерти заточен до невыносимой остроты. Зритель даже с облегчением переводит дух, когда на вопрос, обращенный к высшей силе и разуму «Я умру?» Володя получает ответ «Нет!» И юноша выдыхает: «И я успокоился».
В спектакле много моментов, очень важных для авторов и чутких зрителей. Почти у каждого персонажа есть ключевой монолог, сцена, на которые их твердой рукой выводит режиссер, чтобы коснуться пронзительной человеческой струны, звучащей в каждом — привлекательном и отталкивающем, благородном и подлом, коварном и великодушном герое.
Сокрушительная сила придана прощальному монологу матери Саши, безнадежно больной, умирающей женщине на грани отчаяния. Полина Медведева в этой сцене выступает настоящей трагической актрисой, с удивительным достоинством и чувством меры переводящей этот монолог в сферу мудрости и силы человеческого духа.
Серьезной удачей оказалась и роль матери Володи в исполнении Юлии Чебаковой — сексуальной красавицы со скорбными глазами и драматически-низким голосом. Покоряли как ее искренняя любовь к слепому отчиму Володи, так и ее упорное нежелание открыть сыну имя настоящего отца с неожиданно твердым заявлением: «У тебя не было отца вообще!»
Монолог Ады, первой жены мужа Саши (а героиня романа Шишкина пишет ушедшему в другие миры возлюбленному обо всех изменениях своей судьбы) в исполнении Евгении Добровольской — не менее сильный эпизод спектакля. Почти лишая свою героиню женской привлекательности, актриса затрагивает такие близкие многим зрителям душеные струны, что женское одиночество проступает в этой сцене с какой-то пугающей ясностью.
Вообще, благодаря самоотверженности исполнителей многие сцены в спектакле «Письмовник» зрители могут экстраполировать на собственный жизненный опыт. А поскольку у каждого из нас накопилось за жизнь немало горечи, спектакль Марины Брусникиной приобретает терпкий и горький, отрезвляющий и порой невыносимый привкус полыни. Сцена, в которой Саша заклинает пребывающую в коме Сонечку — дочку своего мужа, — почти языческая, похожая на заговор, — страшная, вызывающая слезы. Эмоционально восприимчивые зрители вообще смотрят почти весь «Письмовник» сквозь пелену слез. И не только потому, что по-настоящему всех очень жалко. А потому что вдруг явственно понимаешь, что надо уметь прощать. И что учиться этому надо всю жизнь.
Символы в спектакле Марины Брусникиной просты и явственны: снегопад, дачный дождь, щенок, черно-белое кино, мучительные запахи прошлого… Володя, погибший и бессмертный, призрачный и живой, бесконечно стремится к своей возлюбленной — той, прежней, из их счастливого дачного лета: «Распалась связь. Она восстановится, когда мы встретимся вновь, и я положу тебе голову на колени». Саша, с последним просветленным отчаянием реализующая тоску по несостоявшемуся материнству, лепит себе снегурочку — дочку из снега. И предупреждает ее, что там, куда они направляются, может оказаться один человек, который положит ей голову на колени. «Ты не удивляйся», — мягко просит Саша. И как же просто и точно было решиться на такую мизансцену финала: качели, женщина-девушка и ее несостоявшаяся дочка. Но ведь в другом мире, где они обязательно встретятся с Володей, это неотвратимо.
«Я иду, осталось совсем немного»…
Не знаю, как вы, а я опять плачу.