Режиссеры

Леонид Парфенов: Если у социализма было человеческое лицо, это было лицо Ефремова

Денис Корсаков, Комсомольская правда, 1.10.2007
Юбилей одного из самых талантливых советских актеров едва ли будет широко отмечаться. Видимо, главным событием станет фильм, который покажут 1 октября. Продюсеры Первого канала и сын актера, Михаил Ефремов, попросили взяться за него экс-ведущего «Намедни» и нынешнего главного редактора «Русского Newsweek» Леонида Парфенова.

 — Делать документальные проекты о людях, которых нет в живых, вообще нелегко, — объясняет Парфенов. — Герой умер. Твоих оригинальных съемок у тебя нет. Постановочные сцены и реконструкции событий неуместны. Остается собрать фрагменты фильмов, старую хронику, записать интервью и комментарии. .. И попытаться нынешним языком объяснить зрителям, что это был за актер и режиссер.

Как заставить зрителя петь «Интернационал»?

 — В стране тридцать лет — от Хрущева до Горбачева — был бешеный театральный бум, который спровоцировал прежде всего Ефремов. Новая история русского театра началась именно с «Современника», который он создал. И продолжилась спектаклями, которые Ефремов выпускал, став руководителем МХАТа. 

До того во МХАТе шли лишь классика и высокоидейные, невероятно халтурные пьесы про строительство социализма.

Героя окликают:

 — Нефть пошла!!!

Он оборачивается к невесте и говорит:

 — Дорогая, о часе свадьбы мы договоримся отдельно.

Актеры старой школы пытались оправдать жутких советских драматургов. Старались даже играть их пьесы в традициях Станиславского. Но Ефремову этот стиль показался абсолютно кошмарным. И он попытался все изменить.

На сцену вернулась правда — и художественная, и бытовая; стали слышны естественные, живые интонации Ефремова, Кваши, Волчек, Табакова, Евстигнеева. В героях появилась свобода, которой ждало общество. Возник новый стиль, некий «социалистический неореализм», который буквально вышиб котурны из-под ног советского театра.

Ефремов пытался создать образ хорошего советского человека. И мне до сих пор кажется, что социализм с человеческим лицом — социализм с лицом Ефремова. Он же про это делал в «Современнике» спектакль «Большевики». Зрители в финале вставали и пели вместе с актерами «Интернационал»!

А ефремовские герои в «Мама вышла замуж», «Еще раз про любовь», «Три тополя» на Плющихе" — очень живые, надежные, мужественные, спокойные, уверенные. Не скрывающие морщин. Не создающие себе имидж…

Между Ефремовым и мальчиковыми героями нашего времени лежит пропасть! Идеалы, ожидания аудитории, ее представления о добре и зле за 40 лет практически перевернулись.

С ним мог сравниться только Шукшин

 — По уровню органики с Ефремовым, кажется, мог сравниться только Шукшин. Ефремов жил в кадре и на сцене. Ну как собаки ходят перед камерой: они же ничего не играют, просто живут себе и живут… Но эта естественность требовала более высокой техники, чем привычная доселе патетика. Представьте, каково это — показывать обычного, среднего человека и заставить зрителя наблюдать за ним, не отрывая глаз!

Я вот в очередной раз пересмотрел «Три тополя»…". Абсолютный шедевр режиссера Татьяны Лиозновой. Казалось бы, какой там сюжет? Мужчина подвез женщину, больше они никогда не увидятся. И какая там роль у Ефремова? Таксист, который рулит, улыбается, курит, изредка бросает реплики. Все! Вроде нечего ни смотреть, ни играть. Но этот фильм держит до сих пор.

Я много раз пересматривал самую известную сцену из «Тополей». Помните, герой Ефремова все время безуспешно ищет в приемнике свою любимую песню. А у доронинской героини есть своя любимая песня. И вот она начинает ее петь.

У него лицо каменеет на секунду, потом он чуть скашивает глаз, делает даже не движение, а полудвижение. Потом складывает руки на руле и утыкается в них. И смотрит вперед, не мигая. Доронинская героиня не догадывается, что поет ту самую пахмутовскую «Нежность». Но мы понимаем все. Как это сделано! Подлинная поэзия, созданная актерской игрой.

 — Доронина принимает участие в вашем фильме?

 — К сожалению, нет. Я буквально умолял об интервью, но она даже не захотела со мной говорить. На все мои просьбы ее помощница отвечала: «Она очень занята, не сможет вам уделить даже десять минут». Вряд ли из-за ее сложных отношений с Ефремовым — во-первых, они не были такими уж ужасными, несмотря на раздел МХАТа, а во-вторых, после его смерти прошло семь лет…

Может, в «женском» МХАТе и сейчас держатся, как в осажденной крепости, и полагают, что все вокруг готовы напасть на их святую духовность. Может, в этом кругу я пользуюсь сомнительной репутацией западника-либерала… Так или иначе, очень жаль, что Татьяны Васильевны не будет в фильме.

«Я буду делать то, что должен делать»

 — У Ефремова были роли, которые он мечтал сыграть и не сыграл?

 — Конечно, Ефремов переиграл очень много советской муры — всяких там участковых, секретарей райкомов, прочих дядек — и поздно пришел к классике. Как ни жаль, его единственный шекспировский спектакль — тот, который они со Смоктуновским репетируют в «Берегись автомобиля». Слава богу, на склоне лет Ефремов пришел к Чехову.

 — Когда вы снимали фильм, узнали что-то о Ефремове, что вас поразило?

 — Я изучал его фильмографию, список спектаклей — и был удивлен тем, сколько он работал. Это что-то невероятное! Сейчас так не работает ни один деятель отечественной культуры.

Ефремов был человеком огромного драйва. Хоть никогда и не играл бешено энергичных персонажей, всегда — нормальных спокойных людей. Видимо, он в этих ролях себя как-то сдерживал. На репетициях Ефремов был, судя по хроникальным кадрам, гораздо более взрывным и яростным.

И еще одно меня поразило: убежденность, которую он пронес в 90-е: «Я буду делать то, что должен делать». Он перешел от острых социально-политических спектаклей к классике. Напряженно думал, создавая «Трех сестер», «Бориса Годунова». Или как в «Возможной встрече» они со Смоктуновским филигранно играли Баха и Генделя… Атмосфера 90-х Ефремову совершенно не благоприятствовала, публика тогда не была расположена внимать такому языку. Подобное подвижничество сегодня просто изумляет.

На Западе так работает, например, Клинт Иствуд. «Вот я сейчас сделаю „Письма с Иводзимы“ — практически черно-белый фильм на японском языке. И не буду смотреть на моду и глянец, на спрос и конъюнктуру: у меня есть своя правда, я буду ее держаться и снимать так, как считаю нужным».

У нас почти никто так не живет. Даже глядя на крупные культурные фигуры, понимаешь, насколько они зависимы от частоты упоминаний в прессе, от светской жизни, от публичной репутации, которую себе создают… А вот художественный аристократизм ушел напрочь.