Режиссеры

Фигаро здесь и там

Алексей Филиппов, Московские новости, 26.01.2007
Конечно же, это неудача. Или было неудачей: накануне нового года «Figaro. События одного дня» Кирилла Серебренникова шел на редкость плохо, и Евгений Миронов даже сымпровизировал, вышел на авансцену и бросил в зал фразу:

«Спектакль идет в первый раз, но критикам же не объяснишь, что еще сыро». Но какой, в таком случае, спрос с критиков: они ведь не станут ждать, когда подсохнет? Постановка не сложилась, а о деталях через месяц после премьеры говорить не слишком интересно — они могли и измениться.

Тогда, в конце декабря, казалось, что дело в неумеренной гордыне, в привычке к успеху, в том, что привыкший к успеху режиссер решил, будто у него в руках волшебная палочка. «Лес», покрытую академической пылью пьесу Островского, Серебренников превратил в спектакль о влюбляющейся в бодрого проходимца, несуразной, молодящейся, так и не выбравшейся из советского прошлого России — и это была замечательная работа. “Figaro” он делал по тому же рецепту: напоминающая о семидесятых бытовая среда, абстрактно-современные костюмы, граф (отличная роль Виталия Хаева), точь-в-точь похожий на упоенного собственной персоной главу крупного АО. Фигаро (Евгений Миронов) у него поработал в газете, Керубино (Александр Новин) собираются призвать на срочную службу, язык пьесы режиссер осовременил:

 — Сидим мы, такие, с Фаншеттой, а тут, блин, граф…

Смысл всего этого ясен: вот он, герой нашего времени, средней руки интеллигент, ухитряющийся выжить и даже сохранить достоинство, подлаживаясь к новым хозяевам жизни, льстя, притворяясь, обманывая, водя всех за нос (он может быть и пиарщиком, и политтехнологом, и газетчиком). Спектакль мог выйти отличный — но против перемен стал возражать Бомарше.

Одно дело русская пьеса XIX века, другое — текст, выдержанный в традиции французского театра эпохи Просвещения. Мысль вполне определенна и ясна, все единства соблюдены, и если уж тут что и менять, то на манер Бомарше, с точностью хорошего часовщика. А вот с этим у Серебренникова проблемы. Изобретательный и остроумный «Лес» вытаскивал новые смыслы из совершенно другой пьесы — тут ничего не надо было проговаривать до конца, можно было положиться на зрительскую фантазию. Бомарше такой свободы не дает, и когда в рациональном, с ясной точностью рассчитанном пространстве его пьесы звучат «блин» и «типа», Фигаро поминает салат оливье, называет Керубино «брателло» и поливает землю бензином, рассчитывая спалить блудодея-графа, возникает ощущение хаоса.

Но это не главное. У Евгения Миронова было столько актерских удач, что один — причем относительный — неуспех мало что изменит. Миронов — изумительный актер, таким он останется и после этого спектакля. Важнее другое: одной из его лучших ролей была роль Евгения Миронова, глубокого, тонкого, немного не от мира сего артиста, не участвующего в сериальной и медийной гонке, продолжающего лучшие традиции русской сцены. А “Figaro”, выпущенный его собственной продюсерской компанией, поставлен по-антрепризному (точнее — по-купечески) броско. Примерно так, как в свое время сделал «Горе от ума» вышедший из затворничества Олег Меньшиков.

Быть вне московской суеты, оставаясь при этом загадкой, большому артисту выгодно. Москва высасывает, сжирает тех, кто начинает играть по ее правилам. Допустим на минуту: Театру Наций только на пользу пойдет то, что его взял в свои руки Миронов, но сколько дряни уже налипло на его имя! Миронов годами создавал миф о самом себе, он украшал сегодняшнюю сцену. Расставаться с этой легендой будет тяжело всем, кто еще верит в то, что и в наши дни артист может быть чем-то большим, нежели медийной поп-звездой.