Режиссеры

И Киже с ними

Марина Давыдова, Известия, 1.03.2009
На Малой сцене МХТ Кирилл Серебренников поставил знаменитый рассказ Юрия Тынянова «Подпоручик Киже». Этот чрезвычайно любопытный спектакль немного напоминает чердак, доверху заваленный театральными находками самого изобретательного российского режиссера.

Применительно к Кириллу Серебренникову часто можно услышать слово «постмодернист». Что такое постмодернизм в театре, я, по правде говоря, не знаю, но если он вообще существует, то Серебренников к нему отношения точно не имеет. Его насмешливо-ироническая интонация почти всегда уравновешена пафосом (см. фильм «Юрьев день»), постмодернизму органически чуждым. Зато формалистом его можно называть со всем основанием. Мало кто в нашем театре так владеет театральным языком (то есть материализацией своих мыслей с помощью собственно сценических средств — света, звука, реквизита, массовки), как владеет им Серебренников. Даже удивительно, почему этот прирожденный формалист прежде не обратился к прозе 20-х годов. Это, как ни крути, его время. А Тынянов, создатель формального метода в литературоведении и склонный к дерзким экспериментам прозаик, — его автор.

Стоит ли говорить, что, взявшись за шедевр Тынянова, Серебренников явил нам все возможные грани своего формализма. Он верно смекнул, что обычными драматическими средствами этот текст не одолеть, и призвал на помощь все подручные средства постановщика — музыку, пластику, вокал. Живой оркестр, обитающий на верхнем ярусе Малой сцены МХТ и играющий сочинения Алексея Сюмака, придает знаменитому сюжету характер опереточного гротеска. Артисты МХТ исполняют весьма сложные партии с редким для драматических лицедеев мастерством. Но жанр спектакля в целом все же не уловить. В сущности, это все жанры. Театр во всех его ипостасях — от музыкальной интермедии до миманса, от капустных затей до трагедийных обертонов.

Сценическая среда лишена тут признаков быта. На ней лишь неровный грязно-белый пол, напоминающий скользкий талый снег, да выстроенный посреди этой заледенелой земной юдоли подиум (место императорского дефиле и имперской показухи). Главный сценический образ — мука. Ею то как снегом засыплют, то как косметикой припудрят. Исторические реалии — все эти парики, треуголки, букли и кринолины — выглядят тут как-то мультяшно. Историзма, как и прямой социальности, Серебренников, вообще-то склонный к прямым выпадам из классического текста в сторону неприглядной действительности, тут избегает. Ему важно показать цикличность истории, ее пугающую повторяемость. Порочный круг, из которого не выпрыгнуть.

Россия явлена в «Подпоручике Киже» не как страна канцелярщины и казенщины, а как место всеобщего морока и бесконечной, бессмысленной мороки. Абсурд укоренен в самом составе отечественной жизни. Она и без торопливых писарей полна оборотней и страшноватых фантомов. Вот император Павел решает проинспектировать просторы своей огромной империи, и челядь, вышколенная предшествующим пышным правлением его матушки, тут же организует «потемкинские» пейзажи. Разворачивает перед самодержцем плюшевые коврики с оленями и деревцами (апофеоз советского китча). Но Павел неумолим — он требует показать ему настоящую страну, и тогда из закулисья заиндевелой российской жизни на него начинают надвигаться почти босховские уроды. Они наступают на несчастного императора, как вражеская армия, притаившаяся до поры до времени в каком-то сказочном (на ковриках нарисованном) лесу. Вот она, Русь-матушка, — без «потемкинских» пейзажей и прикрас. Извольте полюбоваться!

Сценическая среда спектакля отсылает разом и к Гоголю, с которым Тынянов литературно породнен, и к Беккету, которого он предвосхищает. В этом странном пространстве можно запросто встретить собственный нос, а можно бесконечно ждать Годо. Пространство, так сказать, располагает.

Иррациональность здешней жизни, где фантомы благополучно живут, а живые люди обращаются в земную пыль, Серебренников подчеркивает и так, и эдак. Вдруг прямо посреди сюжета на сцену выходит господин в черном, который при ближайшем рассмотрении оказывается философом Кантом, уморительно сыгранным Павлом Ващилиным. Он заглянул в Россию, захватив с собой переводчицу, и инспектирует ее, словно император Павел. Но гиперрационализм великого философа терпит на отечественных просторах такое же сокрушительное поражение, как и идеализм российского самодержца. Поглядев на то, как Аракчеев (он тут не жестокий временщик, а скорее квинтэссенция всех гоголевских помещиков разом) управляется с дворовой девкой, Кант собственными глазами убеждается, что нашу великую Родину не измеришь общим аршином, и отправляется восвояси.

Кроме этой забавной вставки, тут еще много других — порой более, порой менее остроумных. Короткий и энергичный текст рассказа расцвечен самыми невообразимыми вставками и пассажами, включая гамлетовских могильщиков, отчего-то хоронящих Киже. Но кажется, что какой-то самой главной стержневой находки, которая могла бы спаять это впечатляющее буйство театральных идей, постановщик все же не сделал. Ибо утомительно-подробный сценический абсурд, которым потчуют зрителя два с лишним часа, на сцене интересен лишь в соотнесении с каким-то настоящим, живым, вызывающим сострадание человеком. Солдатом, офицером, императором… Не важно. А живого человека тут и нет. Даже Павел, который в исполнении очень способного Сергея Медведева, мог бы стать таким человеком (Серебренников, словно имея в виду подобную возможность, подробно инсценирует отсутствующий в рассказе эпизод его гибели), все же слишком схематичен. Он не тянет на героя. Он тоже всего лишь часть пугающего мира-морока.

Иногда думаешь: а может, самой важной сугубо формалистской идеей спектакля Серебренникова могла бы стать материализация несуществующего Киже? Да-да! Вот этого фантома! Тут восхитительному мастеру разных сценических материализаций и карты в руки. Это же его конек. Оживший и страдающий Киже — вот был бы истинный апофеоз и российского морока, и театрального формализма. Ведь именно бог театра, которому так истово поклоняется этот талантливый режиссер, позволяет нам воплощать то, что никакими иными средствами не воплотишь, — человека из плоти и крови. Ведь именно за это мы ему и поклоняемся…