Режиссеры

Русский человек наверху, внизу и вообще

Анна Гордеева, Время новостей, 2.03.2009
На авансцене и у задника от кулисы к кулисе есть плотная дорожка — можно представить себе паркет дворца или мощеную твердь площади, но дорожка эта узенькая, еле пройдет один человек. Вся же сцена покрыта какими-то серыми колдобинами, будто замерзшей грязью. Так в спектакле Кирилла Серебренникова «Киже» мгновенно обозначена Россия — с жалкими рамками цивилизации по краям, с бездорожьем посередине. Через эти колдобины перекинут мостик-подиум, по которому перемещается император Павел I - рядом со страной и ничегошеньки в ней не понимая.

Серебренников сам оформил спектакль и сам сотворил пьесу из тыняновского рассказа (кроме Тынянова, основой для спектакля стали тексты Карамзина, Канта, Баркова, Нелединского-Мелецкого, Яламаса, первые переводы «Гамлета» Н. Полевого и А. Кронеберга, а также тексты и исторические документы VI-XIX веков"). Не позабыта ни одна подробность из жизни несуществующего подпоручика: и само возникновение его имени в приказе в результате ошибки замученного, трясущегося перед начальством писаря, и ссылка в Сибирь, и женитьба, и торжественные похороны. Все сделано броско-театрально, как вообще умеет это делать Серебренников: вот два солдата ведут под конвоем пустоту, рассуждая про особую секретность своего подопечного, из-за которой у него даже фигуры нет; когда же они присаживаются поесть и начинают скрести ложками по мискам, рядом из ниоткуда раздается третье такое же скрипение. Дым, пустое место, несуществующий человек начинает существовать, потому что конвоиры в него верят. А реальный, живой человек — поручик Синюхаев, ошибкой того же писаря объявленный покойником, наоборот, растворяется в сумрачной стране — его перестают замечать, как будто он действительно умер. Вот это движение — фантома вверх по служебной лестнице и живого человека в никуда, растворение в степи — в равной мере интересует Серебренникова. И если несуществующего Киже играет все окружение императора (точнее, «играет в него»), то эволюция Синюхаева, будто съеживающегося в пространстве, замечательно сотворена Игорем Хрипуновым.

Но вот эти две перекрещивающиеся дорожки в сюжете, вполне запланированные самим Тыняновым, не единственное, что важно для режиссера. Его интересует — едва ли не в большей степени, чем два офицера, придуманный и настоящий, — император Павел. У Тынянова Павлу не досталось ни капли сочувствия, не дано даже ни одной человеческой черточки, а Серебренников всматривается в «курносого властелина» с жадным интересом. Потому что Серебренникову интересна власть и люди власти. Вот что происходит с человеком там, наверху? С совсем обычным, собственно говоря, человеком?

И вот в первой сцене император (Сергей Медведев) отмахивается светящимся, прямо каким-то джедаевским мечом от надвигающейся на него бесформенной толпы, лихо крушит и расшвыривает нападающих — что конечно же сон. Вот с течением спектакля все больше нерва и все меньше уверенности в его манере — и если сначала он раздавал указания просто холодно, то теперь этот холод взлетает в интонацию ледяной истерики. Павел хочет управлять, Павел хочет что-то поменять, а страна меняться не хочет и не может — и одна из самых сильных сцен та, где Павел накладывает самые жуткие резолюции о наказаниях с механической какой-то злобой. Зрителю тут понятно, что все бесполезно, а Павлу, разумеется, нет.

Серебренникову важен был и «взгляд со стороны», и потому в спектакле появляется не кто-нибудь, а Иммануил Кант, с помощью соотечественницы-переводчицы обсуждающий с русским чиновником российское мироустройство. Отлично сделанная сцена — прописанная в мелких деталях, в блистательных шуточках. Начиная буквально с ерунды: как садится русский хозяин и приглашает сесть гостя; как гость автоматически уступает стул даме; как неловко чувствует себя чиновник, даму не принявший в расчет (она же служит Канту, то есть не ровня и, следовательно, не человек), но быстренько привыкает к ситуации. 

Русский, разумеется, почтительно слушает иноземного гостя, но на губах у него снисходительная улыбка, и он уверен, что «у нас здесь свой путь» — что не остается без режиссерского комментария: оратор тут же спотыкается о кандалы, оставленные на дороге конвоем…

Придумывая вещи умные и красивые, Серебренников, как всегда, не знает удержу и порой ощутимо перебарщивает. Так, генеральная идея «музыкального спектакля» (для «Киже» сочинена специальная партитура Алексеем Сюмаком, и то один, то другой второстепенный персонаж вдруг начинает петь) продавлена слишком настойчиво — иногда песни-комментарии уместны, иногда они останавливают действие. И, конечно, можно было обойтись без сцены визитов придворных к счастливой новобрачной — дама, стоявшая под венцом одна (второй венец держали над пустым местом), обретя замужний статус, горделиво возлежит с выставленными в руке ножнами, а подходящие по очереди гости вставляют в эти ножны сабли и, удовлетворенные, покидают чаровницу. Но с переборами и перепевами, а слегка и с переплясами (пластику ставил Василий Ющенко, много работавший с Мином Танакой, и в изгибах кошмарных снов императора видны отблески учения буто) «Киже» определенно представляет собой очень неплохой спектакль. Во всяком случае, точно живой, нефантомный и нескучный.