Режиссеры

Блаженны нищие ухом

Глеб Ситковский, Труд, 1.09.2009
МХТ им. Чехова, превратившийся в один из самых буржуазных и респектабельных театров нашей эпохи, пожелал отдать свою сцену под пьесу самого антибуржуазного драматурга XX века Бертольда Брехта. На сцене блистал Константин Хабенский в роли Мэкки-Ножа, в партере — Ксения Собчак и Лолита.

Причудливое сочетание нищеты и гламура, явленное нам, не противоречит пьесе Бертольда Брехта. Ведь в «Трехгрошовой опере» доказывается, что разницы между нищетой и гламуром разве что на три гроша. Подонки, подобные Мэкки, ходят в лайковых перчатках, так и норовя прошмыгнуть в высшее общество. В конце концов, как сказал Брехт, «что такое ограбление банка по сравнению с управлением банком?»

Брехтовский текст здесь не просто узнать, поскольку он довольно жестко перелицован. В литературном отношении новый перевод уступает классической версии Соломона Апта, но зато теперь уличная история излагается, как ей и положено, уличным языком.

«Трехгрошовая опера» стала одной из самых удачных постановок Серебренникова, который, что называется, попал в верный тон. Ему хотелось Брехта в иной, непривычной для русского уха оркестровке. Музыкальному руководителю Александру Маноцкову пришлось выучивать актеров особому трехгрошовому вокалу. При таком раскладе ни сиплый голос Марины Голуб (Селия Пичем), ни глуховатая мелодекламация Константина Хабенского не в состоянии навредить спектаклю, который с гордостью заявляет себя как антимюзикл.

Мхатовская сцена оголена до кирпичиков, а костюмы для себя лицедеи подыскивают, ныряя с головой в мусорные контейнеры. Джонатан Пичем (Сергей Сосновский), который у Брехта содержит фирму «Друг нищего», крышующую всяческий сброд, здесь что-то вроде режиссера или даже худрука трехгрошового театрика. В ряды нищих, намекает нам спектакль, завтра может влиться и респектабельная мхатовская публика. Публику, впрочем, это легкое запугивание бушующим на дворе кризисом нимало не тревожит, и она с удовольствием принимает правила игры, подыгрывая шантрапе, которая бродит по залу.

Трехгрошовая мораль, предложенная режиссером, интересует зал гораздо меньше, чем, например, явление Константина Хабенского, великого и ужасного. Давая поблажку томящимся зрительницам, режиссер в одном из эпизодов даже разрешит им ринуться на сцену, чтобы сфотографироваться со звездой. В конце концов, это же брехтовский театр — почему бы и нет?

У Серебренникова получился спектакль, который как бы хочет доказать залу, что он антибуржуазный и беспощадный. Верим, верим. Жесткость в этой «Трехгрошовой опере» действительно присутствует, но её ровно столько, чтобы не слишком взволновать зал. Он и не волнуется. Просто с удовольствием внимает зонгам и взирает то на рояль с отпиленными ножками, то на гигантский скелет, который явится к Мэкки в финале.