Режиссеры | Правильная формула красиваОльга Фукс, Вечерняя Москва, 28.10.2002 Он пришел в театр совсем не через парадный подъезд — с физфака университета. Он уверен, что искусство — это всегда провокация: «Человеку надо зажать нос, чтобы он открыл рот и принял лекарство — так поступают врачи и режиссеры». Он сравнивает актеров с рабами в Спорте, которых спаивали, до бесчувствия, чтобы аристократы могли привести детей и показать, какими не надо быть: «Артисты — это те, кто может позволить себе высоту полета и низость падения». Он боится самолетов и громкого успеха, который потом каждый раз захочется повторять.Впрочем, первый успех у 33-летнего Кирилла Серебренникова давно позади. Москва сдалась ему после первого же спектакля «Пластилин». Сегодня у него нет недостатка в приглашениях. С утра он репетирует во МХАТе, который сейчас активно собирает под свою крышу все новое, модное и талантливое — ультрасовременную пьесу братьев Пресняковых под названием «Терроризм». После обеда — в «Современнике», куда нечасто приглашают «чужаков», ставит «Сладкоголосую птицу юности» с Мариной Нееловой. Время для интервью он выкроил поздно вечером, на одной из студий в перерыве между монтажем. Отыскивая среди трамвайных путей нужный адрес, я сформулировала первый вопрос. — Кирилл, мы с вами беседуем в доме номер тринадцать на площади Борьбы. Адрес не смущает? — Если вы о везении. .. Какое-то время я занимаюсь сериалами и не могу сказать, чтобы судьба их складывалась успешно. Ну не могу я снимать и смотреть про бандитов! Мне кажется, я понимаю, почему российское кино не «попадает» в аудиторию. В Америке, например, люди, которые делают кино, и люди, которые его потребляют, находятся примерно в одном имущественном слое среднего класса. У нас же дистанция между теми, кто кино снимает, живя в пределах Садового кольца, и остальной Россией, которая его смотрит, — огромная. Я не ругаю ни тех, ни других. Но те, кто снимает, не очень понимают, что нужно тем, кто смотрит. Попадания в десятку бывают, но случайно. А когда кинематографисты намеренно хотят попасть в цель, это напоминает тезис «лишь бы пипл хавал». — А почему не показали до конца «Ростов-папа»? — Его сняли с эфира, показав ровно половину серий. К тому же именно тогда начались пертурбации на НТВ. Мне говорят, что когда-нибудь наступит время, и это кино будут смотреть. Мне вообще-то очень нравится принцип: делай, что должно, и пусть будет, что будет. — Говорят, вы снимаете за какие-то смешные деньги. — Можно просто не снимать за маленькие деньги. А можно… пойти к друзьям и снимать у них в квартирах. Другой вариант: обманывать, улыбаться, дружить с людьми, которые тебе не приятны. Я это все не придумал, а прочитал — у Бунюэля, когда они с Дали по молодости снимали первый фильм и разводили на деньги то ли тетю Бунюэля, то ли тетю Дали. Так что все это проходили. Но больше за эти смешные деньги я снимать не хочу. — Помогает ли вам диплом инженера в режиссерской профессии? — Я не инженер.Я окончил физический факультет по специальности «электродинамика СВЧ», и диплом у меня не инженера, а, скорее, ученого. Нам давали не столько навыки, как рассчитать или вычислить, сколько картину устройства мира. Физика, кстати, одна из немногих наук, которая доказывает существование Бога. — То есть? — Она описывает законы, по которым устроен мир, и в этих законах — в квантовой механике, например, — есть допущения абсолютно божественного свойства. Не случайно многие физики начинают заниматься философией или даже в монастыри уходят — это все очень близко. — А в театре законы физики работают? — Закон золотого сечения, композиции работают и в науке, и в искусстве. Недаром в физике есть такое понятие: красивая формула. Опытные люди по получившейся формуле могут понять, справедливо данное утверждение" или нет. Правильная формула устроена красиво. Симметрично. — Вы ставили чуть ли не во всех театрах Ростова, оставаясь при этом «недипломированным специалистом». Как относились, например, в Академическом театре имени Горького к режиссеру-самоучке? — Тогда как раз наступи-то такое время, что диплом нигде не спрашивали. Важно было, что ты умеешь, можешь ли ты найти общий язык с артистами. А они между тем истосковались по молодой плоти-крови. Каждая постановка — это вызов. Ты приходишь и доказываешь, что ты на что-то способен. И тогда тебе дают возможность сделать следующий шаг. — А как вас приняла Москва? — Моим последним ростовским спектаклем была «Женитьба» в ТЮЗе, от которой у меня осталось печальное впечатление. Приходили какие-то дети, шумели. Руководство театра просило меня ради них сократить спектакль, чтобы два действия шли по сорок пять минут. А у Гоголя слов больше написано, и вообще он не для детей писал! В общем, с театром я на время завязал. А потом переехал в Москву. В связи с театральной олимпиадой возникло предложение поставить «Пластилин». Мы репетировали себе на деньги олимпиады и даже не предполагали, что спектакль будет пользоваться таким спросом. — Мне показалось, что «Пластилин» сделан «на разрыв аорты», чего не скажешь о вашем следующем спектакле — «Откровенных полароидных снимках» в Театре Пушкина. Как будто вы нашли свое «ноу хау» и уже работали но отлаженной технологии. — (Взрываясь). Так «Пластилин» и написан «на разрыв аорты». а «Снимки» — нет. В первом случае это трагедия, где герой гибнет, борясь с обстоятельствами, во втором — история компромисса, когда несколько несчастных мерзавцев вынуждены приспосабливаться к обстоятельствам. — А почему вас, человека благополучного, по крайней мере, внешне, интересуют «несчастные мерзавцы»? — Ну, не такой уж я благополучный. И вообще это очень русская традиция — жалеть людей и даже как-то пытаться их любить. Когда я перестану жалеть и интересоваться людьми, придется менять род деятельности. И потом, мне кажется. «Снимки» — очень узнаваемая для Москвы история. У меня полно знакомых. которые улыбаются, говорят, что у них все хорошо. А у них на самом деле все плохо, и сами они оказываются просто растерянными зайчиками, которые не знают, что делать с этим небом. которое вот-вот опустится на них и придавит. — Вы говорите о том, что эта история характерна для Москвы. Между тем ее действующие лица — гомосексуалист, проститутка, бывший зэк, словом, маргиналы… Я вас так спрошу — нужен ли режиссеру богатый жизненный опыт? — Я еще не понял, что это за профессия такая. Потому что понять — значит перестать быть. В ней. видимо, все нужно. Быть хорошим и мерзавцем, умным и наивным, честным и лживым, мужчиной и женщиной, циником и романтиком, человеком опытным и человеком, способным каждый раз начинать заново, потому что опыт может и помешать. — Вы в Москве человек достаточно новый. Как вы думаете, захочется ли вам когда-нибудь снять фильм с условным названием « Москва-мама», не менее ностальгический, чем «Ростов-папа»? — Москва — прекраснейший город. Когда я еду по Москве, просто ахаю от восторга и испытываю самые что ни на есть патриотические чувства. В ней нет никакой холодности, шовинизма. Москва очень добрая, немножко безалаберная. Знаете, есть такой род зевак, которые прибегают и смотрят на пожар. Вот Москва такая — ей интересно, она любопытна. Такая радушная, приятная тетка. — Сегодня вас пригласили в такие театры-мастодонты, как МХАТ и «Современник». Можете сравнить стиль их работы? — А я не знаю, что такое «пригласили в театр». Для меня театр — это не помещение, пусть даже в нем и происходили какие-то важные события из театральной жизни XX века. В помещениях собираются люди. И вот эти люди для меня и важны. Они и есть театр. В «Современнике» я репетирую с великолепной Мариной Нееловой, во МХАТе — с молодыми актерами, некоторые — со студенческой скамьи. Все это очень важно для меня сегодня. — Почему вы выбрали для Нееловой «Сладкоголосую птицу юности» — такую надрывную, слезливую? — Пьеса — только повод, у нас все будет по-другому. Меня там интересует история про время, в которое нельзя вернуться. За основу мы взяли всем известный перевод Виталия Вульфа. Вернули те сцены, которые повыкидывали во МХАТовской постановке: 75-летняя Ангелина Степанова не могла играть ни про секс, ни про наркотики. Добавили диалоги Нины Садур. В общем. получилась очень вольная фантазия на тему пьесы. — Скажите, а любовь в театре помогает? — Любовь всегда отвлекает. Для меня сейчас искусство важнее личной жизни. Это как у балерины — ей лучше не иметь детей, если она хочет стать Балериной. Искусство — вещь довольно противоестественная, И я уверен, что без жертв здесь не обойтись. — Вы так точно передали в «Пластилине» ощущения юности, когда все уже понимаешь, но ничего еще не можешь. Вы помните то состояние, когда мальчик становится мужчиной? — Я однажды просто изменился физически. Выпали волосы, форма лица стала другой. На юношеских фотографиях я один, а сейчас — совершенно другой. Смотрю я на старые фотографии и понимаю, что ничего-то я про того, кто на этих фотографиях, не знаю. Как будто все, что было, было не со мной. Я себя ощущаю таким мутантом, я мутирую от обстоятельств, на меня мир воздействует. Точнее, я меняюсь физически — мир же влияет на тебя, и ты должен меняться, чтобы не погибнуть. | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
