Режиссеры

«Мещане» вернулись

Роман Должанский, Коммерсант, 6.03.2004
Во МХАТе имени Чехова что ни день, то премьера. Сегодня вечером публике будут официально представлены «Мещане» Максима Горького в постановке Кирилла Серебренникова. Накануне премьеры состоялось несколько полноценных прогонов со зрителями. Не дотерпев до премьеры, свидетелем одного из которых стал Роман Должанский.

Шел на спектакль и, как заклинание, повторял себе под нос: не вспоминать, не вспоминать, не сравнивать. В смысле — не вспоминать «Мещан» Товстоногова, гениальный ленинградский спектакль, после премьеры которого вот уже сорок лет ни один находящийся в здравом уме режиссер не осмеливался браться за горьковскую пьесу. Она считалась «закрытой».

Пятнадцать лет назад студентом я застал последнее представление спектакля. Товстоногов уже умер, актеры были больше чем вдвое старше своих героев, но ничего более гармоничного, внятного, насмешливого я в театре ни до, ни после не видел. А поэтому не получилось не вспоминать. Как увидел на мхатовской сцене наклонный подиум, сразу вспомнил про декорацию в БДТ, там тоже был подиум, обрывающийся в пустоту. И когда Иван Агапов, играющий Петра, снял свою курточку и накинул ее на плечи, сразу вспомнился Владимир Рецептер, который весь спектакль нервно стягивал на плечах тесную тужурку, и в этом простом «психологическом жесте» таилась разгадка его характера.

В хрестоматийном спектакле Товстоногова было много выпуклых и острых деталей, обретавших метафорическую силу. В мхатовских «Мещанах» не меньше резких, сильных подробностей. Многие из них адресованы в первую очередь ценителям броского театрального языка, на котором разговаривает режиссер Кирилл Серебренников. Но самые сильные — каждому зрителю. Вот в последнем акте приходят с богомолья старики Бессеменовы. На нем каракулевый пирожок и черное пальто, а на ней пальто с меховым воротником и такая же шапочка. Ну-ка, сегодняшний мхатовский зал, у кого в мамином или бабушкином шкафу не висит до сих пор или не висело до пор недавних такое вот пронафталиненное пальто с мехом, поднимите руки!

На кого не смотрел отец так, как смотрит на выросших и непонятных ему детей Андрей Мягков: с неутоленной обидой, с бессильным раздражением и испытующим непониманием? У кого мать не пыталась неловко, но истово, с трехкопеечными хитростями сгладить домашние конфликты, как делает это Алла Покровская? (Суперработа этой удивительной актрисы, благородно ушедшей в последние годы с головой в педагогику и тем самым, как убеждаешься на «Мещанах», несправедливо обделившей публику.) Только у тех, кто вырос без родителей или у кого семья была неполной или недружной. Мягков и Покровская играют неразделимую пару. Их портрет во мхатовских «Мещанах» — не просто карикатура на старящихся среди дорогой сердцу рухляди обывателей, но и признание им в любви, впрочем, столь же бессильной, как и родительская ревность.

В советские годы принято считать, что темой пьесы молодого Горького (первая постановка «Мещан» случилась в Художественном театре в 1902 году) стал конфликт поколений: якобы старое не может ужиться с новым. Кирилл Серебренников никакого поступательного хода истории в пьесе не видит. Не люди, покорные ходу времени, теснят друг друга, а небытие шаг за шагом наступает на людей в доме Бессеменова. Вообще, сам дом в мхатовском спектакле (художник Николай Симонов) одушевлен, озвучен, омузыкален с помощью «Пан-квартета» под руководством Владимира Панкова, сидящего живым фоном в глубине сцены. Взлетевшая над обеденным столом скатерть вздыхает музыкальным аккордом, жалуется музыкальным скрипом дверь. Вплетаются в эту партитуру и глухие хлопки птичьих крыльев. Нашествие не то безлицых монашек, не то стаи ворон несет в дом беду — покушение дочери Бессеменовых Татьяны на самоубийство. А кухарка Степанида (Мария Зорина) уже с самого начала скачет не то мышью, не то вороватой сорокой. Точно выпорхнули все эти пичуги из клеток птицелова Перчихина (Владимир Краснов) и превратились в хичкоковских тварей.

Финальный аккорд спектакля: оставшиеся члены семейства склоняются над пустым столом, точно клювастые птицы, чтобы вновь прокаркать мелкую склоку из первой сцены пьесы и уковылять прочь, под навсегда скрывающий небо черный занавес. Этот сильный театральный аккорд венчает тот избыток театральности, что таился в доме. В пьесе Горького говорят о репетициях в любительском театре — и вот прямо посреди пьесы герои разыгрывают цветистые испанские страсти из «Дона Сезара де Базана». Разбитная жиличка Елена (Евгения Добровольская) рассказывает про прелести своей жизни с арестантами — и тут же за занавеской появляется сценка из тюремной жизни. Да и смачные, бурлящие монологи доморощенного философа Тететева (стопроцентное попадание в роль Дмитрия Назарова) выглядят не столько манифестами, сколько выплесками взрывного артистизма.

В постановке Серебренникова вообще важна разница актерских стилей. Естественно, что молодых героев молодые актеры играют не так, как зрелые мастера играют стариков. Татьяна (Кристины Бабушкиной), Петр, Нил (Алексей Кравченко), Цветаева (Юлия Чебакова) сделаны несколько ломаными, показными. У них и обувь может загореться огнем, и на стоящем на авансцене турнике надо подтянуться, и нелепые слепые очки не выглядят неудобной, неоправданной деталью. Стилевой контраст, впрочем, в мхатовских «Мещанах» уместен и работает не на моду, а на содержание. Он не раскалывает спектакль. Напротив, создает ту разность потенциалов, которая поддерживает ток, высекает искру действия, интересного и временами пронзительного не на шутку.

На главной мхатовской сцене появился спектакль, к которому хочется вернуться. Кирилл Серебренников, когда-то клявшийся не ставить классических пьес, именно на «запретном» материале поставил свой самый зрелый спектакль. Максим Горький звучит точно, напряженно, ответственно. Пьесам, в отличие от людей и семей, дано воскресать к новой жизни.