Режиссеры

Концерт для половицы с оркестром

Ольга Фукс, Вечерняя Москва, 10.03.2004
«Мещане» появляются во МХАТе с регулярностью приблизительно раз в полвека — в 1902-м, в Художественном «первого призыва», в послевоенном 49-м и, наконец, сегодня. «Эта пьеса — как дорогая шуба, которую нужно иногда доставать из гардероба и надевать в свет», — сказал накануне премьеры режиссер Кирилл Серебренников.

Тридцатитрехлетний режиссер-самоучка, на счету которого уже более тридцати спектаклей (в том числе — с Мариной Нееловой, Олегом Меньшиковым, теперь вот — с Андреем Мягковым, а на очереди — с Константином Райкиным), он и впрямь обошелся с «Мещанами», как с дорогой шубой. Чуть подновил крой, поменял аксессуары, но, как говорится, в авангардные лоскуты не порезал. Ибо очень хорошо чувствует, в какой монастырь с каким уставом можно ходить. Даже пресловутые стулья расставлены у него почти с «тошнотворной правильностью», как в ремарке.

Рушится семья. Такая, чьи устои складывались веками, — мещанская. Дети, выказывая лишь внешнее почтение, стремятся вырваться из-под влияния отца (аж подметки в буквальном смысле загораются). Отец, не в силах смириться с потерей своего влияния, готов задушить детей в своих объятиях. Мать изо всех сил старается примирить непримиримых. Семья рушится в присутствии и при деятельном участии «нахлебников» всех видов и мастей — пьющих, свободолюбивых, веселых, мрачных, откровенных до той степени, когда откровенность превращается в унижение? Кирилл Серебренников отдал Богу — Богово, а кесарю — кесарево. Законных представителей психологического театра оставил на их территории. Андрей Мягков блестяще играет тиранию занудства — тяжелого, душного, беспросветного. Растеряв почти всю семью, он и в финале будет бубнить что-то про пиленый сахар полумертвым жене и дочери. Но постепенно выходит на тот уровень, когда его Бессеменова, который валится под ноги сыну, пытающемуся вырваться из домашнего плена, жалко до слез. Дмитрий Назаров роскошен в роли доморощенного мизантропа Тетерева — он, как космическая черная дыра, поглощает все вокруг, притягивая все внимание к себе. Но если эти две работы все-таки остаются в границах актерской игры, то образ, созданный Аллой Покровской (мать семейства — Акулина Ивановна) — это уже, кажется, и не игра даже, а твоя растревоженная память, в которой все это есть. Эта непримиримая — насмерть — ссора, пожар которой мать пытается затушить чуть ли не собственной кровью, из последних сил стараясь сохранить живым свой обреченный дом. Как она кидается, точно на амбразуру, между отцом и детьми (пусть забьют насмерть, зато не так сильно ударят друг друга), как вскрикивает, когда циник Тетерев с геркулесовой силой хватается за ее белую скатерть, как трепещет перед мужем, прикрывая детей, отчего ее ложь во благо становится еще прозрачнее. Ее героиню уже не жалко, за нее просто больно. А в целом в «Мещанах» удалось создать ансамбль, гармоничный именно в своей разновозрастности и разновеликости.

Мир серебренниковских «Мещан» четко делится на реальный низ и театральный верх (второй этаж с квартирами для жильцов, напоминающий мост вздохов в карнавальной Венеции). Так сказать, базис реальности и надстройка театрализации (столь частой у Горького). Здесь вечно представляют какие-то сцены — из будущего «Дона Сезанна де Базара» для солдат, из воспоминаний о жизни при тюрьме веселой пустышки Елены (отличная работа Евгении Добровольской).

Даже свой знаменитый монолог о плате злом за зло Тетерев-Назаров произносит на каком-то импровизированном подиуме, в экстазе раздавливая пальцами апельсины. И окружающие бегут поглазеть на него, прихватив по стулу, точно в заезжий цирк-шапито. Серебренников услышал в «классике соцреализма» почти поэзию и вытянул ее на первый план. Сам же он, расчистив поле для психологической игры, затеял игру вокруг тех или иных подробностей. Так, фраза про скрипящие половицы превращается у него в целую музыкальную партитуру одушевленного быта с поющими половицами и вздыхающими дверцами (ансамбль «Пан-квартет»). А на реплику Тетерева про то, что крупные скоты не бывают злыми, горничная Степанида (Мария Зорина) вдруг воровато зыркнет на него с бесстыжей птичьей наглостью. И на зрителей не зря повеет холодком хичкоковских «Птиц». К финалу таких статистов — черных, хищных, безлицых — набьется в цепенеющий дом видимо-невидимо. Потому что нынешние «Мещане» — не о смене поколений, а о распаде мира, отраженного в отдельно взятой семье и растянутого во времени.