Режиссеры

«Лес» стал пущей

Роман Должанский, Коммерсант, 27.12.2004
Первой премьерой МХТ имени Чехова в новом году станет «Лес» Островского в постановке Кирилла Серебренникова. Поскольку первую неделю января газеты отдыхают, театр пригласил журналистов на последний предпремьерный прогон. РОМАНУ ДОЛЖАНСКОМУ показалось, что он увидел целых два спектакля.

Одно из чудес классической русской драматургии, «Лес» Островского написан так, что каждому режиссеру непременно предстоит делать выбор, какую из двух основных сюжетных линий пьесы взять за главную. То ли сосредоточиться на событиях в усадьбе Пеньки, где не первой молодости помещица Гурмыжская торгует лесом, томится по молоденькому Алексису Буланову и в конце концов женит его на себе. То ли укрупнить роли двух странствующих актеров, трагика Несчастливцева и комика Счастливцева, ставших нарицательными персонажами. Собственно говоря, среднестатистическая трактовка «Леса» заключается в коллизии двух миров — дремучего помещичьего болота и вольнице провинциального театра, у двух рыцарей которого нет ни копейки в кармане, но зато не занимать благородства.

Кирилл Серебренников принадлежит к числу режиссеров, знающих толк в броском сценическом жесте, в ярком театральном приеме, в праздничных неожиданностях действия. Но признавать превосходство театральной романтики над пошлостью быта он не согласен — слишком уж много пошлости обычно таится в этой романтизации. Режиссеру как раз гораздо интереснее активными театральными средствами разбираться с бытом, то есть с обществом и его историей. Действие комедии Островского Кирилл Серебренников и художник Николай Симонов перенесли в 70-е годы прошлого века, в советский мир, грезящий о запретной роскоши и мещанском счастье. В тот мир, где «сексуальная революция» не могла быть названа своим настоящим именем, но где свобода страстей вырастала из несвободы правил. 

Раиса Павловна Гурмыжская (кстати, и имя у героини Островского какое-то не «островское», а будто бы из советской комедии) живет в одеждах и интерьерах, срисованных с чудом привезенного и зачитанного до дыр подружками немецкого журнала «Некерманн». Вот и сами подружки тут как тут — режиссер резко повысил концентрацию женщин в списке действующих лиц, вместо соседей Уара Кирилловича и Евгения Аполлоновича в «Лесе» появились соседки — Уара Кирилловна и Евгения Аполлоновна (последнюю, кстати, обаятельно и стильно играет ветеран мхатовской труппы Кира Николаевна Головко, в свое время видевшая «Лес» Мейерхольда и игравшая Аксюшу в мхатовском «Лесе» 1948 года). А вместо престарелого слуги Карпа — пара уморительно смешных горничных в крахмальных наколках, точь-в-точь из партийного спецбуфета. Вообще в спектакле немало отчетливо узнаваемых и очень хорошо работающих знаков, деталей и звуков эпохи: хрустальные люстры и радиола, домашние кресла и нехитрые аттракционы с детской площадки, серая сберкнижка в шкатулке и огромные, во всю сцену, фотообои, Лолита Торес и песня Высоцкого под гитару. Плюс детский хор на сцене, придающий всей атмосфере «Леса» не только музыкальный настрой, но и логическую завершенность.

В ностальгическом аду советского детства, в этом «городе женщин» Кирилла Серебренникова зарождается и разрастается неудержимая страсть стареющей дамы к молодому человеку. Режиссер словно разбудил Наталью Тенякову от затянувшейся на годы актерской спячки: она подробно и отважно прослеживает преображение тетки с нелепыми косичками в похотливую, разбитную гетеру в коротком платье и высоких сапогах. Надо видеть, как косит глазами госпожа Тенякова в сторону юноши, занимающегося в трусах и майке домашней гимнастикой. И как необычайно талантливый молодой актер Юрий Чурсин играет иное преображение, из нескладного гадкого утенка в хамоватого домоправителя, тоже надо видеть. В финале Буланов произносит программную речь перед микрофоном и вместе с детьми исполняет хит Пахмутовой и Добронравова «Беловежская пуща». Соседки же, явно вдохновленные примером Гурмыжской, расхватывают подростков-хористов и усаживают их рядом с собой за стол.

Кирилл Серебренников приводит своих героев к счастливому эпилогу и одновременно к смертельному тупику: не случайно, что уже в тени закрывающегося занавеса служанка Улита успевает подложить к ногам Гурмыжской погребальный венок. У героини Евгении Добровольской в спектакле тоже были минуты вожделенного дамского раскрепощения — в дело мог сгодиться немолодой бомжеватый недотепа Аркашка Счастливцев. Но персонаж Авангарда Леонтьева на беду оказался актером, а разочарование его социальным статусом оказалось для Улиты сильнее, чем соблазн плоти. В новом мхатовском «Лесе» театр вообще не обладает магнетической силой, и бедная родственница Аксюша убегает из усадьбы вовсе не потому, что Несчастливцев посвятил ее в актрисы. Судя по настроению ее жениха Петра, молодые собираются хипповать и отрываться на танцплощадках.

Именно с темой театра связан главный промах этого смело и талантливо придуманного и в целом увлекательно исполненного спектакля. На мой взгляд, досадной ошибкой режиссера стало назначение на роль Несчастливцева Дмитрия Назарова. Господин Назаров, актер богатырского сложения, размашистого жеста и безудержного темперамента, работает полнокровно и энергично, не ниже своих возможностей. Но это как раз и плохо: его Несчастливцев будто забрел в мхатовский «Лес» из совершенно другого спектакля. И помимо своей воли, просто в силу природных данных, господин Назаров едва не сломал всю режиссерскую игру, едва не затоптал основную тему. Вполне возможно, что именно ему будет доставаться главная порция зрительских аплодисментов. Но не стоит обольщаться. Ведь коль скоро замысел режиссера связан с определенной эпохой, надо бы помнить, что те годы, о которых идет речь, маркированы совершенно иным типом актерства, непоказным, сливающимся с жизнью и чурающимся котурнов. Что бы было, если б в интерьеры неброского шика 70-х вдруг внесли роскошный многоуважаемый шкаф из другой эпохи?