Режиссеры

«Репетиция напоминает секс»

Татьяна Рассказова, Ведомости, 25.08.2005
К началу нового сезона режиссер Кирилл Серебренников готовит пятую (всего за три года!) постановку на сцене МХТ — «Господ Головлевых» с Евгением Мироновым в главной роли. А в сезоне прошедшем Серебренников был нарасхват. Публика рвалась на его «Лес» в МХТ и «Голую пионерку» в «Современнике». С режиссером работали Марина Неелова, Олег Меньшиков, Дмитрий Назаров, Андрей Мягков, Наталья Тенякова, Чулпан Хаматова. Его спектакли демократичны, нравятся широкой публике и вызывают споры среди профессионалов. Последние, впрочем, в этом году оказались единодушны: «Лес», за который Серебренников получил недавно премию «Хрустальная Турандот», лидирует и в рейтинге московских критиков, опубликованном на интернет-сайте «Театральный смотритель» (www.smotr.ru). Перед началом нового сезона Кирилл Серебренников ответил на вопросы «Ведомостей».

- Признайтесь, Кирилл, как вам удалось стать для МХТ самым востребованным режиссером? Наверняка применили хитроумную стратегию. На что купился Табаков?

 — Знаете, у меня стратегия одна: не использовать никаких стратегий. Очень не люблю устраивать психологические ловушки, вести себя каким-то особым образом, желая понравиться. Я стараюсь быть честным с теми людьми, с которыми вступаю в деловые отношения. И сотрудничество со столь непростым по всем своим составляющим театром, как МХТ, стало возможным, наверное, как раз потому, что я меньше всего руководствуюсь принципом угодить. Я просто работаю — и все.

- Итак, недавно вы занялись постановкой «Господ Головлевых». А не опасаетесь, что Евгений Миронов — слишком светлая, позитивная натура, чтобы убедительно изобразить такую бородавку на теле человечества, как Иудушка?

 — Во-первых, Женя очень большой актер. К тому же он, по-моему, и сам понимает, что после Мышкина ему нужна как раз такая роль. Грубо говоря, Иудушка — это Мышкин наоборот. Достоевский представил в своем князе светоносную сторону русской души, а Салтыков-Щедрин (он ведь Достоевского на дух не переносил) — тот как раз исследовал темную ипостась «нашего человека». В этом великом романе столько правды про нас, что эту правду в таком концентрированном виде трудно воспринимать, вернее, слишком больно. Но ввиду того, что у нас за 150 лет ничего не изменилось, то и актуальность этого текста первостепенная. Хотя могу сразу сказать — спектакль будет очень непростой и для актеров, и для зрителей.

- Но, как ни странно, с Иудушкой, сжившим со свету всю семью, в финале романа вдруг происходит непонятная перемена, попытка покаяния. Неужто вы верите в духовное преображение монстра? А может, для вас важнее мысль о религиозном ханжестве или тема распада семьи как симптом и особенность настоящего времени?

 — Нет, про распад семьи мы другой спектакль делали — «Мещане». Головлев — человек, который построил свою жизнь на духовной подмене, на эрзацах. А такая жизнь обязательно разрушится. Это как бы история о строительстве Вавилонской башни? Хотя не стоит подробно говорить о концепции: когда я до премьеры рассказал в интервью про «Лес» и про 70-е гг., то некоторые журналисты не долго думая просто стали повторять мои слова в своих заметках, и получилось, что у нас все вульгарно происходит в совке, хотя юуквального переноса не было.

- А как держится Евгений Миронов? Не диктует своих решений?

 — К артистам уровня Жени такие слова неприменимы. Такие артисты для режиссера всегда примерные ученики и настоящие учителя одновременно. Мне неинтересно, если артист сидит, как школьник, и пытает меня расспросами: «А что мне в этой сцене делать?», «Что я здесь чувствую?», «Что думаю?» Хотя, конечно, с активным и сообразительным исполнителем порой приходится вступать в хитрую игру, ведь моя работа — переубедить, обратить в свою веру, сообщить актеру некое волнение, научить чувствовать материал. В конце концов я за это гонорар получаю.

- В спектакле «Голая пионерка» вам, наверное, пришлось очень бережно обращаться с Чулпан Хаматовой? Похоже, она как натянутая струна: все время на грани слез, нервного срыва?

 — Нет, она очень разная. А глаз блестит потому, что Чулпан постоянно вырабатывает невероятную нервную энергию — совершенно себя не щадит. Иногда кажется, что она фанатик, а иногда — что существо, посланное людям извне (честное слово, там не без этого). Она делает вещи, которые лежат за гранью человеческих возможностей. Вообще-то меня часто спрашивают, как вам работать с Хаматовой, Нееловой, Теняковой?С ними легко. Они многое понимают и в профессии, и в жизни. Актер — такое существо, которым разговаривает время. Он не может быть сам по себе, не может быть нечутким к окружающему миру, к другим людям. Хотя и нарциссов полно. Мне же интересны те, кто ищет смысл, а не упивается собственными успехами.

- Если есть разница между работой с актером-мужчиной и репетицией с женщиной, то что надо сделать, чтобы убедить серьезную актрису в своей режиссерской правоте? Может, рассмешить или встать на колени, как Филатов перед Фрейндлих в фильме «Успех»?

 — Да нет, это какая-то ерунда. Мне вообще непонятно, что это вас так интересует — а как вы работаете со звездами? Ненавижу это слово. Влияние шоу-бизнеса? Так вот. Все большие артисты — милейшие и профессиональнейшие люди. Трудно работать с бездарями и лентяями. А с умными, талантливыми актерами (пусть даже и сложными по характеру) — одно удовольствие. Репетиция — это вообще-то таинственная история. Невозможно просчитать, как она пойдет и к какому приведет результату. Ее нельзя заранее спланировать. Она меньше всего похожа на регулярную работу: каждый раз все заново. Когда мы входим в репетиционный зал, мы как бы голые. Там нет никаких авторитетов — никто не народный артист. Все это напоминает секс, соприкосновение обнаженных тел. И невозможно почить на лаврах успеха предыдущей постановки.

- Большинство режиссеров в жизни предпочитают держаться от своих артистов подальше. Вы тоже из их числа?

 — Я с артистами не пью, не гуляю, не сплю. В общем, стараюсь дистанцироваться, чтобы не нарушать профессиональную экологию. 

- При том что за последний год вы подтвердили свою квалификацию серией очень качественных постановок и давно обзавелись лоббистами из среды влиятельных критиков, жюри «Золотой маски» прокатило ваших мхатовских «Мещан» по всем номинациям. Как считаете, это случайность или заговор?

 — Не то и не другое. Я скажу так. Мне достаточно, что этот спектакль отмечен другими театральными наградами, по моим представлениям, не менее престижными: «Чайкой», «Хрустальной Турандот». Просто нынешний состав масочного жюри не мог присудить «Золотую маску» Серебренникову ни при каких обстоятельствах. Это не заговор, здесь действуют эстетические разногласия: большинству театральных деятелей, принимавших решение, тот театр, которым я занимаюсь, не нравится. Это нормально. Мне же крайне не нравится театр, за который голосуют они. У нас договор о нападении. Вообще же наличие недругов — вещь в моей работе естественная.

- Вы согласились ставить на фестивале Владимира Спивакова ораторию Онеггера «Жанна д'Арк на костре» с участием Фанни Ардан, а в Мариинском театре — оперу Верди «Фальстаф». Вам просто хочется добавить в свой актив новые жанры, или же вы заинтересовались музыкальной и оперной режиссурой?

 — Для меня нет какой-то внятной границы между жанрами внутри театра. Любой спектакль строится по принципам музыкальной композиции, просто технология подготовки спектакля —музыкального и драматического — разная. Я не читаю клавир — в музыке мне нужна помощь. Но «Фальстафа» я выучил наизусть. Чтобы ориентироваться в партитуре, мне пришлось в течение нескольких месяцев каждый день (!) слушать эту оперу — я теперь ее всю сам могу спеть. С драмой полегче. Но в результате и то и то - спектакли. Не думаю, что музыкальная режиссура — что-то такое, чего не может постичь человеческий разум. Для профессии мне как раз важно этим заняться, так как раньше я делал совсем другое. Вдруг получится? И потом, с такими мастерами, как Спиваков и Гергиев, очень интересно поработать.

- Если большинство московских театров закрылось на летние каникулы, то чиновничество отдыха не знает. Что вы думаете о ситуации со «Школой драматического искусства», у которой отняли помещение на Поварской? Это единичный случай или тенденция?

 — Знаете, видимо, ситуация в диалоге власти и искусства меняется. И не в лучшую сторону. Пример со «Школой драматического искусства» Анатолия Васильева тому подтверждение. Художника с мировым именем лишили части авторской территории с такой легкостью и быстротой, что просто диву даешься. Я не верю, что это из-за того, что, когда Лужков проезжал мимо, в театре не горели окна. Это кто-то распускает сплетни. Лужков же мудрый государственный человек, а не псих. И трижды отвратительно, что пространство известнейшего в мире театра «уплотнили» якобы в пользу другой театральной организации. Вообще, тот факт, что чиновники научились манипулировать творческими людьми, сталкивая их лоб в лоб из-за «квартирного вопроса», — это, боюсь, тенденция. И небезопасная. Хуже всего, что мало кто из театрального сообщества — я имею в виду коллег, а не журналистов, публицистов — выразил свое возмущение публично. Это, наверное, можно понять — всем есть что терять: театры, дотации, звания? Но могли бы в крайнем случае устроить какую-нибудь безмолвную акцию в поддержку гонимого собрата — погасить, например, окна всех московских театров на какое-то время. И в знак протеста, и в память о тех прекрасных театральных мгновениях, которые испытывали многие в студии на Поварской. Теперь-то, что бы там ни сделали — открытую площадку или что-то другое, — приличному человеку туда дороги нет.