Режиссеры

Беги, Кира, беги.

Антон Красовский, Независимая газета, 9.04.2002


Замысловатые сережки, перстни, какая-то дурная кепка, майка с бен Ладеном и огромные южные глаза — вот он Серебренников Кирилл — маг современного театра, нахаленок ростовских улиц, реформатор сценической речи. Его предыдущий спектакль «Пластилин» начинался со слова «отсоси» и заканчивался фразой «я обоссался», нынешний — куда хлестче — «х….й» начинается, да и кончается ей же. Вроде бы ужас-ужас, но Серебренников не стесняется, наоборот — заставляет артистов отчетливо артикулировать каждое бранное слово, каждый нецензурный звук. Отказавшись однажды ставить классику, выискивает где-то невиданные досель тексты и потчует ими раскрасневшуюся от напряжения публику. Это его концепт. Его сладостный срединный путь. И «Откровенные полароидные снимки» — нынешний его спектакль — на этом пути словно указатель: направо пойдешь — до фига найдешь, а налево пойдешь — еще больше огребешь. Серебренников чует это своим яростным природным чутьем, смело идет дальше и роет, роет вглубь, до нежных прожилок души, до умиротворяющих слез.

«Снимки» эти придуманы несколько лет назад английским драматургом Марком Равенхиллом и вместе с русифицированной ранее пьесой “Shopping & Fucking” составляют единую смысловую композицию, монументальный срез человеческих пороков и надежд. И там и тут прекраснодушные гомоперверты, вожделение, непереносимая боль, надежда и отчаяние. И там и тут — кучи дерьма, мата и беспросветных грубостей. И там и тут — жизнь как она есть, безо всякого сна — одна лишь голая неутешительная серость, будни и болезни.

Серебренникову это нравится, он все выплескивает на сцену, слегка лакируя реальность, смягчая горе ироническим смехом, а ненависть — смешным оборотом. В красном кафельном квадрате копошатся неприятные люди, по стенам мерзко сочится вода, в целлофановом пакете отдыхает покойник, но нам все кажется очень красивым, ярким и заманчивым. Напоминает модные съемки из молодежного журнала — вроде бы глянец, а вроде бы и нет. Что-то среднее, не поймешь. Вот молодой гей умер от СПИДа (этого не говорится, но мы понимаем, что именно от него), должен бы лежать себе тихо, а он — уже покойником — требует от своего любовника доставить ему последнее сексуальное наслаждение. И несчастный, превозмогая страх и боль, тянется рукой к заветной цели. Или вот вышедший на свободу убийца-анархист пришел к своей бывшей любовнице. А та — член районного совета и совсем его не ждала. Но все равно раздевается и ложится на спину. А вот подруга гомосексуальной парочки — ее вечно бьет приятель, но она идет к нему и любит его, и надеется на завтра. Это не чернуха, это — бытовуха. Чуете разницу? Чернуха — это когда все плохо и хорошо не бывает. Бытовуха же — это радость в гадости. Солнце черт знает в чем, откровенность за предательство. Бытовуха — прекрасна, честна и невероятно перспективна. В ней нет и тени маргинальности, она всемирна и всепоглощающа. Ее идеал — раздетый и разнузданный Семен Семеныч Медведенко, вечно думающий о деньгах, папашиных лошадях да девочках-подростках. Только тут — в бытовухе — он не смешон и не страшен, он обычен и интересен. Со всеми его трещинками. Серебренников знает это и режет по живому.

Кто-то (я даже догадываюсь кто) возмутится очередным появлением на сцене лиц со сверхъестественной ориентацией — мол, задавим гадину на ее корню. Любимые мои, выпускницы и выпускники, да ведь не виноват же Равенхилл в том, что быт этой части народонаселения знаком ему лучше, чем, скажем, растрепанный домострой или богемное многоженство. Чем династии алкашей-сталеваров или неполные семьи учительниц по химии. Представьте, что герой Анатолия Белого не стриптизер из России, а какая-нибудь шлюшка — Зоя или Анжела — и все у вас устроится, ваш миропорядок оживет и завертится. И как только это произойдет, вы сообразите, что для Серебренникова разницы тут нет никакой: просто так вышло, просто мальчик живет с мальчиком. А мог бы с девочкой. Это не манифест, не гимн — это кусочек настоящей жизни, где есть и такие вот дядьки — в шортиках в облипку и чудным маслянистым взглядом.

Подлинность — вот к чему стремится Серебренников. Правда — смысл его деятельности, задача творчества. Ради достоверности он готов пойти на все: колбаситься до потери пульса, обвешаться колечками-фенечками, философствовать, материться, переписывать пьесы, переселять героев из Англии в Россию. Иногда хочется его попридержать: «Кира, Кира, обождите, не так стремительно, можно и оступиться». Но он не слышит и бежит, бежит. По своему срединному пути — к истине, к свободе. Спешите видеть или даже снять. Хотя б на полароид.