Режиссеры

Философия пофигизма

Ирина Алпатова, Культура, 16.05.2002
Роман Козак, год назад возглавивший Пушкинский театр, последовательно и целенаправленно воплощает в жизнь намеченную программу — вытащить театр из заштатного состояния и заманить туда перспективную, желательно продвинутую публику. В ход идет все — ставка на известные актерские имена, модных режиссеров или некую скандальность пьесы. В «Откровенных полароидных снимках» сошлось все.

Зрителя случайного творение британского драматурга Майкла Равенхилла, может, и шокирует — всей этой смачной матершинкой, артикулируемой в полный голос и безостановочно, сюжетными гей-перипетиями и некрофилией во плоти. А может, и нет. Дефилируя по вечернему Арбату, увидишь и услышишь еще не такое. Вот и режиссер спектакля Кирилл Серебренников о том же: «Снимки» — это наиреальнейшая реальность. Кто-то справедливо заметит: стоит ли делать из дерьма конфетку и предлагать ее потребителям в качестве художественного произведения? А почему нет? В России, и не только в ней, издавна любили пощекотать нервы временным погружением на зловонное «дно». Не все же вкушать изысканные ароматы сказочных сценических утопий. Другое дело, что для фиксации означенной «фигни» (цитирую пьесу) достаточно полароида, чьи снимки — отнюдь не на века. Полюбовался с десяток лет, можно и выбросить.

Имя начинающего режиссера Кирилла Серебренникова сегодня усиленно лоббируется рядом авторитетных критиков, объявляющих его провозвестником какого-то нового театра, едва ли не мессией. В столице он поставил пока лишь два спектакля — «Пластилин» и нынешние «Снимки», продемонстрировал безусловный режиссерский дар и «полароидную» ограниченность замаха. Пережевывающая саму себя со смаком чернуха-бытовуха плюс некий то ли старомодный, то ли перспективный социальный посыл. Может быть, Серебренникову и впрямь все это интересно. А может, он отчасти прагматик. Ниша, в которой несколько долгих лет гнездился Николай Коляда с учениками, внезапно опустела, почему бы не занять? Подпереть собственный талант «современно-социальными» тенденциями — дело у нас значимое и похвалы достойное.

Впрочем, Серебренникову повезло, потому что, несмотря на все лукавые откровения, он в большей степени человек театра, способный из отбросов сотворить весьма качественный продукт. И ощутимо подняться над боготворимой жизненной правдой. Отнесись он к страданиям изломанных и «неправильных» персонажей Равенхилла слишком серьезно, на спектакле можно было бы сдохнуть от тоски, периодически закрывая глаза и затыкая уши. А так — получилась весьма забавная история, разыгранная с детской непосредственностью. Помирающий от СПИДа Тим (Евгений Писарев), вечно избитая стриптизерка Надя (Виктория Исакова) и влюбленный «проститут» Виктор (Анатолий Белый) напяливают плюшевые шапочки с межвежье-заячьими ушками и что-то такое отплясывают, вознося хвалу «этому худшему из миров». Ода «офигительному» дерьму, в котором, оказывается, можно жить. А эти «недочеловеки», с обывательской точки зрения, выглядят вполне нормальными людьми и не провоцируют появление брезгливой гримасы.

Мастеру технических трюков Серебренникову не чужды и эпизоды неприкрытой эмоциональности. Они диссонируют с этой театрально-карнавальной стихией, вклиниваются в бесконечное матерное ерничанье, расшатывают четкость ритмической конструкции — и попадают в цель. Коротенькие, наивные, детско-слезные монологи добавляют действу откровенно русского колорита, хотя и без этого герои Равенхилла достаточным образом «ославянены». Плюс ли это? Безусловно. В родном болоте и тонуть радостнее. К тому же слиться с заморским «менталитетом», пусть и с опозданием, все же по-своему отрадно.

Но Серебренников с упоением ищет «общее», пусть и в таком «дерьмовом» раскладе. Плотный, коренастый мужичонка Ник (Алексей Кравченко) и впрямь отбывал срок в местах, не столь отдаленных от среднерусской полосы. Его подружка Хелен (Елена Новикова) в прошлом — экстремистка, ныне — кандидат в депутаты, закручивает в тугой узел на затылке косу до пояса и облачается в «райкомовский» костюмчик. Подстреленный Ником мафиози Джонатан (Алексей Гуськов) — явно из нашенских. Клоун-паралитик блистательным образом перевоплощается к финалу в законодателя принципов иного, постсказочного бытия. 

К тому же и общий антураж космополитического «дна» весьма унифицирован, лишен узнаваемых примет и вылизан до блеска (сценография Николая Симонова). Стерильно надраенный кафель и желобки с водой — чистота «пятизвездочного» туалета и холодный неуют морга. Все функционально и просто, как в детской игре (упаси Бог наших детишек от таких игр). Стальные вертикальные палки с легкостью играют роль знаменитых стриптизных шестов, а при случае одна из них «перевоплощается» в фантомный член скончавшегося Ника, окоченевший в боевой готовности. За чем следует рискованная, пародийная и сентиментальная одновременно сцена загробного физиологического удовлетворения. Старомодное понятие «любовь» трансформируется в визуальный «акт», но не теряет при этом исконного смысла. Это парадоксально, как парадоксален и весь спектакль.

Его можно было бы банально назвать «Всюду жизнь». Уставшие персонажи больше не хотят переделать мир, но уютно устраиваются на этой «дерьмовой» подстилке. Периодически ворочаются, пытаясь принять удобную позу. И не утонуть. Впрочем, сбежать отсюда им тоже не хочется, хотя возможностей предостаточно. Да и черт с ними. Снимки-то полароидные.