МХТ им. А. П. Чехова: Война и люди

Репертуар МХТ имени Чехова пополнился спектаклем о Великой Отечественной войне. Причем о войне, увиденной не драматургом новой волны, а фронтовиком Виктором Астафьевым — человеком «оттуда», из жутких будней сороковых годов. Из двух томов романа «Прокляты и убиты» режиссер-постановщик Виктор Рыжаков выбрал самые драматичные эпизоды, сконцентрировался на первой книге «Чертова яма», хотя частично использованы фрагменты и второй книги.

Квадратный помост, обитый свежими досками, становится плацдармом для новобранцев — мальчишек 1924 года рождения (получается, что призывникам по 18 лет). Перед нами будущие бойцы, которые проходят учения перед уходом на фронт. Помост служит для них и обеденным столом, и постелью, и учебной партой на политзанятиях (новобранцев играют молодые артисты, выпускники театральных вузов). На заднике повесили экран, на который транслируются отрывки хроники, но чаще просто отражается мутный серовато-коричневый свет, словно заезженная кинолента в поселковом клубе. Ни разу на экране не появится символика, сопровождающая нынче праздники 9 Мая: ни фотографии маршалов, ни рубиновые звезды, ни поверженные фашисты, ни знамя над Рейхстагом…

По Астафьеву, в той страшной войне не было своих и чужих. Воюют не только фашисты с русскими, но и сталинские чиновники со своим же народом. И размах этой внутренней войны не менее страшен: здесь не поймешь, чем сталинизм от фашизма отличается. Жизнь в советской казарме напоминает колонию, концлагерь, апофеозом которой становится расстрел братьев Снегиревых Еремея и Сергея. Получили голодные братья письмо от мамы, что корова отелилась, и рванули домой за шестьдесят верст от казармы — «теплого молочка с отелу попить». «Решили: туда-сюда за сутки или за двое обернемся, — говорит Еремей, — зато молока напьемся. Ну, губвахта будет нам… или наряд — стерпим. Мамка увидела нас, запричитала, не отпускает. День сюда, день туда, говорит, че такого?» Вернулись в казарму с гостинцами — угостить таких же голодных. Но тут, как ни крути, попадаешь под приказ № 227 — о так называемых показательных расстрелах в воспитательных целях. И хотя возразит один из военачальников: «Что за чушь? Как это можно расстрелами воспитывать?» — все равно приказ будет исполнен на глазах у всей роты, в поле за местным кладбищем. За секунду до расстрела в этом густонаселенном спектакле вдруг как в кинокадре замечаешь изумительную ясность изображения. Точно раньше оно было намеренно размыто, дано общим планом, а теперь каждая фигура — в фокусе, и ни одно движение не ускользает, каждая деталь заметна. И по ним ясен характер, читается надежда в глазах: ведь не могут расстрелять за то, что повидался с мамой.

Астафьевскую казарму, как ковчег, населяют разные типы людей — вроде и несовместимых вовсе, пришедших их разных миров-укладов. Усатый старшина первой роты по фамилии Шпатор (его органично сыграл Алексей Шевченков) видел революцию и гражданскую войну. Знает толк в боевом деле и потому не может спокойно воспринимать, если новобранцы поспят минутой больше. Кричит, бьет оловянной кружкой в жестяное корыто. Похоже, для новобранцев (еще недавно они могли выспаться дома) это первый ужас войны…

Как же других понять, когда твоя бабушка всю жизнь оберегала родовое-кровное от чужого глаза да воровской руки и тебя воспитала в том же роде. «У меня вот бабушка Секлетинья неученая, но никогда не брала чужого, — говорит один из новобранцев, — не обманывала никого, всем помогала. Она одну стихиру часто повторяла. Ее оконники в Сибирь занесли. Оконники молились природе. Дак вот в одной стихире бубушка Секлетинья сказывала, написано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты».

Больше всего Астафьев ненавидел советское начальство, которое выслуживается на всех уровнях руководства страной. В романе (вслед за ним и в спектакле) показано самое низшее звено этой кабинетно-конъюнктурной цепочки, умеющей воевать только на словах, не способных отличить искренность от предательства. В их представлении все указания сверху — это как закон Божий, любые отклонения от указа — преступление. Пируэтами (словно Крысиный король в «Щелкунчике») скользит перед бойцами политрук, твердящий про обстановку на фронтах. У Астафьева в романе он описан как капитан Мельников. В спектакле Рыжакова — это, скорее, собирательный образ начальника, без имени и с телом человека-лягушки. «Наши доблестные войска ведут свои кровопролитные бои», — после пируэтов шипит он, ползая по плацдарму. «Враг вышел к Волге, и здесь, на берегах великой русской реки, он найдет свою могилу, гибельную и окончательную…» Акценты выстроены так, что испытываешь ненависть к политруку, не думая о враге. Враг где-то далеко. А здесь — человек, издевающийся над солдатами, стремящийся сделать из них игрушку для жуткой, беспощадной игры в войну.

«Тот, кто врет о войне прошлой, приближает войну будущую — ничего грязнее, кровавее, жестче, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было, — писал фронтовик Астафьев. — Надо не героическую войну показывать, а пугать, ведь война отвратительна».

АФИША	БИЛЕТЫ	СПЕКТАКЛИ
ТРУППА	ИСТОРИЯ	КОНТАКТЫ