Режиссеры | СовременникИрина Корнеева, Российская газета, 1.10.2007 Эпоха Олега Ефремова закончилась в 2000 году, на перекрестке тысячелетий, когда 24 мая театр, находясь на гастролях, получил страшное известие: Олег Николаевич умер…Тогда к Художественному общедоступному театру в Камергерском переулке из-за моря цветов было не подойти — казалось, вся страна пришла попрощаться с великим актером и режиссером и поклониться ему в последний раз… О его масштабе, его таланте и его безграничном обаянии — рассказ актера Станислава Любшина, работавшего с Олегом Ефремовым и в «Современнике», и во МХАТе. …На память пришло замечание Евгения Евстигнеева по ходу мхатовских гастролей в Алма-Ате, в почти стадионных условиях, как это обычно бывало, когда приезжал главный драмтеатр страны. Сидя на репетиции в зрительном зале, на вопрос, слышно ли актеров, он ответил: «Слышно-то слышно, но вот если чуть двинуться, будет еще и понятно, кто говорит». В этой шутке — не только доля шутки, но и парадокс: удивительно тонкие, можно сказать, камерные по настроению спектакли Олега Ефремова действительно собирали стадионы — хоть в России, хоть в СССР, хоть на гастролях за океаном. В Нью-Йорке, например, «Три сестры» шли в зале на две тысячи мест, — три недели подряд на невероятном подъеме, при полных аншлагах и таких очередях за билетами, что вспоминались ночные бдения у касс молодого «Современника»… Он не только создал легендарный «Современник»; в другой своей жизни — мхатовской — он поставил весь цикл больших чеховских пьес. «Бесстрашие и глубина Чехова в том, что он первым отказался судить и оценивать. Человек у него сам себя не понимает, но и автор не спешит выносить приговор». В этом — ключ прочтения Олегом Ефремовым не одного Чехова, и не только театральных пьес, — наверное, всей жизни: не судить человека, не оценивать его, а лишь ставить диагноз врача, но не заключение прокурора или адвоката. О его масштабе, его таланте и его безграничном обаянии — рассказ ведущего «ефремовского» актера Станислава Любшина, работавшего с Олегом Ефремовым и в «Современнике», и во МХАТе. Станислав Любшин : Олег Николаевич — выдающаяся личность. И, может быть, при всей трудной художественной, а если мне позволено сказать об этом вслух, и личной жизни, он все-таки счастливый человек. Потому что он сделал все, что хотел. Конечно, его высочайшее достижение — «Современник». Театр, рожденный не по велению власти, а из-за потребности человека увидеть и услышать на сцене неотредактированную жизнь, какая шла во многих театрах — лживая, изображенная в жутких пьесах, внушающих людям, что именно вот так все и должны думать. А Олег Николаевич ставил в высшей степени искренние спектакли. Он сочетал в себе талант замечательного актера, выдающегося современного режиссера, воспитателя, педагога, руководителя, политического деятеля, и - очень-очень крупного дипломата. При той сложной ситуации, в которой находился наш театр, он преодолевал все препятствия. Хоть и вынужден был порой общаться с теми, кому он, может быть, и руки никогда бы не подал. Пытался хитрить, показывая, что да-да, конечно, вы правильно говорите, вы, как никто, больше всех у нас разбираетесь в искусстве… И вся эта дипломатическая игра была направлена только на то, чтобы задуманное дошло до зрителя. Тогда ведь люди ходили в театр и искали отклики на собственные жизненные вопросы, которые стояли перед человеком того времени. А сейчас не знаю, зачем туда ходят люди… Но тогда это было именно так. Он объединял актеров, жаждущих, чтобы театр говорил правду. Для него была важна кардиограмма чувств. Он все время выстраивал спектакли и роли в гибком душевном движении. Его огромная заслуга в том, что он сохранил традиции МХАТа, Станиславского и Немировича-Данченко. Каждая его постановка, будь то в «Современнике», будь то во МХАТе, строилась на русской школе переживания. С помощью актеров, которые говорили с ним на одном языке, он создал много прекрасных спектаклей. Он всего Чехова поставил, он ставил и политические спектакли — вынужден был это делать, когда вот-вот сейчас закроют, обрушат театр «Современник», или какие-то изменения во МХАТе произойдут… Он так умело вел свой корабль. Российская газета : Сейчас можно назвать фигуру, сопоставимую с его масштабом личности? Или это явление, которое возникает в природе раз в сто лет? Любшин : Все люди уникальные. Друг на друга не похожи. То время, как ни странно, сложное, с мощнейшей цензурой, не могло их уничтожить, и они побеждали. Сейчас я не вижу такой личности. Есть много разных режиссеров, постановщиков. Но они пока либо молоды, либо не пришло их счастливое время, когда они окажутся на той же высоте. РГ : Его знаменитые мхатовские паузы сколько длились? В жизни Ефремов мог долго молчать, чтобы вот так все сидели и в напряжении ждали? Любшин : Долго. Он долго собирался. В нем была магия, он притягивал к себе внимание. Его мир рождался на глазах зрителей и артистов, занятых с ним в спектаклях. Когда он искал характер, сочинял спектакль, он много переделывал, переписывал, шел к своей цели, владея редчайшим даром, — идеальным чувством правды в режиссерских работах и искренности на сцене. РГ : Когда он в других видел фальшь, как с ней боролся? Любшин : Резко их критиковал. Но потом, таких актеров он и не приглашал. Иногда резко выступал на совещаниях. Какой-то министр стал говорить про Чехова. Мол, Чехов сказал то-то и то-то… Ефремов его прервал: «Нет, Чехов этого не говорил». Министр:"Как же так, вы его ставите и не знаете, что это из «Дяди Вани». — «Так это персонаж Чехова сказал. А ни мне, ни вам Чехов ничего этого не говорил. ..» Так докладчик был опозорен… РГ : К сыну Михаилу, работавшему в театре отца, он предъявлял повышенные требования? Любшин : Ко всем актерам он относился одинаково. В том смысле, что не выделял: вот этот — любимчик, а это — мой сын… Может, кого-то он больше любил, кого-то меньше, но никогда этого не показывал. С Мишей обращался даже строго. А дома, наверное, еще строже. Однажды Миша как-то слишком поздно пришел домой. Стучит в дверь. Там, за дверью, голос: «Кто там?» — «Открывай, это я». Пауза. Тишина. Миша опять стучит. — «Кто там?» — «Да открывай же, я…» — «Кто это я?» — «Ну я, Миша, твой сын». — «Миша, зайдите завтра»… Утром Олег Николаевич выходит, и видит: Миша на коврике перед квартирой спит. И он спрашивает его как ни в чем ни бывало: «А что же ты тут лежишь- то?» РГ : Олег Николаевич был человеком с юмором? Любшин : Да - это видно и по его актерским работам, и по спектаклям. За примерами далеко ходить не надо. Как-то на общем собрании театра говорят: «Олег Николаевич, вот хорошо бы на Кубу на гастроли съездить, МХАТ туда приглашают». — «Да был я там…» — «И вот во Францию зовут…» — «Да был я там…» — «Ну а в Англию?..» — «Да был я там…» — «Ну тогда Сахалин один остается» — «Вот туда и поедем…» А если без шуток — и ездили. И во Владивосток, и по всей стране. И по Волге проплыли… РГ : Как вы считаете, почему для своей последней постановки, ведь он уже знал, что сильно болен, Олег Ефремов выбрал пьесу Ростана «Сирано де Бержерак»? Любшин : Он давно о ней думал. Размышлял о судьбе поэта — фигуре, которая очень близка со Всевышним и которая свободна. Каждый человек хочет иметь свободу, чтобы ему никто не мешал. А если он поэт, он должен творить. У нас с поэтами расстаются очень жестоко. Как в той пьесе, которую мы ставили и играли. Олегу Николаевичу не удалось завершить эту работу… Когда он уже все про себя знал, мы ходили к нему на репетиции домой. Видели, как он угасает. Как-то он сказал: «Я смерти не боюсь». А раз после репетиции повернулся ко мне: «Мне так тяжело удается вставать утром…». Я спрашиваю: «А во сколько вы встаете?» — «В семь». — «А вы думаете, нам что ли легко в семь часов подниматься?», — попытался я рассмешить его как-то… Он улыбнулся. Промолчал. Объявил выходные дни — два дня, свободных от репетиций. И со студентами, так как он был руководителем курса Школы-студии МХАТ, поехал в Мелихово. Взял весь курс, хотел, чтобы молодые люди ощутили атмосферу Антона Павловича. Пробыл там два дня. Вернулся, и через день его не стало. Он там как бы попрощался с Чеховым, с жизнью… | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
