Художественное руководство и дирекция

Руслан Кулухов
Владимир Хабалов
Ляйсан Мишарина
Наталья Перегудова
Сергей Шишков
Вячеслав Авдеев
Константин Шихалев

Творческая часть

Репертуарная часть

Наталья Беднова
Олеся Сурина
Виктория Иванова
Наталья Марукова
Людмила Калеушева

Медиацентр

Анастасия Казьмина
Дарья Зиновьева
Александра Машукова
Татьяна Казакова
Наталья Бойко
Екатерина Цветкова
Олег Черноус
Алексей Шемятовский

Служба главного администратора

Светлана Бугаева
Анна Исупова
Илья Колязин
Дмитрий Ежаков
Дмитрий Прокофьев

Отдел проектной и гастрольной деятельности

Анастасия Абрамова
Инна Сачкова

Музыкальная часть

Организационный отдел

Отдел кадров

Анна Корчагина

Отдел по правовой работе

Евгений Зубов
Надежда Мотовилова

Финансово-экономическое управление

Альфия Васенина
Ирина Ерина
Елена Гусева

Административно-хозяйственный отдел

Марина Щипакова
Татьяна Елисеева
Екатерина Капустина
Сергей Суханов
Людмила Бродская

Здравпункт

Татьяна Филиппова

Лариса кузнецова: «Я никогда не просыпалась знаменитой»

Светлана Полякова, Культура, 4.10.2007
Актрисе Театра им. Моссовета Ларисе КУЗНЕЦОВОЙ было всего девятнадцать, когда она попала в большое кино. Студентка курса (до этого — воспитанница студии) Олега Табакова в ГИТИСе начинала карьеру с роли в фильме Никиты Михалкова «Пять вечеров». Рядом с ней на съемочной площадке были Людмила Гурченко, Станислав Любшин, Валентина Теличкина, Игорь Нефедов и Александр Адабашьян. Такой старт не только многое обещал, но и задавал высокий уровень. Тем более что ее первый кинорежиссер убеждал, что степень дарования дебютантки требует постановки фильмов «на нее». В ожидании достойных предложений Лариса сыграла эпизоды еще в трех фильмах Михалкова, отказавшись ради этого даже от роли героини в ставшем абсолютным шлягером фильме «Вам и не снилось» (именно после удачных проб Кузнецовой ее очки перекочевали на нос сыгравшей Катю Татьяны Аксюты). Результатом такой разборчивости стало практически отсутствие фильмографии. А в Театре им. Моссовета, где талант и темперамент актрисы были востребованы в большей степени, ее называют Андрониковым — так талантливо, образно и «от первого лица» говорит она на любую тему, иногда с излишней прямотой, зато подкупающе искренне.

 — В вашем исчезновении с экранов после фильмов Михалкова есть интрига: актриса сверкнула — где она теперь?

 — На пенсии. На диване. Живу, воспитываю двоих «детей» — дочь и 79-летнюю маму. Большая ответственность. Я от нее не отказываюсь.

Я никогда не просыпалась знаменитой. Единственный раз в Крыму, на пляже, где была страшная давка и какая-то тетка упорно сдвигала нашу тряпку и стряхивала на нас песок со своей, поскольку мы ей мешали, я даже заплакала, мы ведь имели такое же право лежать около ее попы, как она — около наших. А рядом сидящая женщина вдруг спросила: «Девочка, это не вы в „Пяти вечерах“ играли?» Я на всю жизнь это запомнила. И я ей тихо-тихо: «Я, я…» — чтоб только никто не слышал, не видел, боже упаси!

 — Почему — «боже упаси»?

 — Я считаю, что отсутствие тщеславия — не актерское качество, поэтому я - не актриса. Я - урод, такие тоже бывают. Очень люблю кепки и капюшоны, потому что они скрывают все. Ношу очки. Лицо у меня не очень запоминающееся, меня и так никто не узнает, но я стараюсь еще больше защититься. Не потому, что на меня бросаются и не дают выйти из театра. Но я все равно закроюсь, еще и зонт возьму в руки, и мне тихо и спокойно ездить в метро, потому что на мне бейсболка.

 — Примеряли ли вы на себя маску дивы? После съемок у Михалкова…

 — Вы сейчас про кого говорите? Никогда! Я не знаю, что такое звездная болезнь. После каждой работы у меня столько самокритики и сомнений. Табаков когда-то охарактеризовал меня: «Лариса — человек сомнева-а-ающийся». Юрский как-то говорит: «Лариса, представь, что ты - Слиска, Матвиенко». Я спрашиваю: «Сергей Юрьевич, а что это такое?» Он: «Джакузи, парикмахеры…» А я даже душ принимаю, как будто автоматчики стоят у дверей. По секундомеру. «Когда вы в последний раз лежали в ванне?» Однажды, поддавшись уговорам дочери, легла в пену: «Мама, ты - принцесса». И каждую минуту думала: «Где часы? Сколько еще лежать? Люди! Где вы? Вытаскивайте меня!» Это был такой «этюд»!

 — Даже талантливые и фактурные предпринимают что-то для раскрутки. Даже бездарные порой имеют такое внутреннее ощущение собственной значимости, что просто поведением заставляют поверить в нее других. ..

 — Я знаю себе цену. Это единственное, что меня успокаивает. Но я слишком верю в судьбу, чтобы предпринимать что-то. Как есть, так и быть. Слишком много было желаний и обломов. Я всегда стою в очереди. Даже в любви. Всегда люблю — я. Сильнее любить нельзя. Констатирую, что моя судьба — безответная любовь.

 — А в семье ценят ваш талант?

 — Единственный человек в семье — моя старшая сестра Люба, которая ходит смотреть все, что я делаю. Она же - самый строгий и нелицеприятный критик. Она сама хотела поступать в театральный, но Табаков сказал: «У меня уже одна есть». Мы с ней похожи очень, а со второй, сестрой-близнецом, непохожи совсем. «Правдулизм» есть и во мне, от папы и мамы, честнейших людей на этой планете. Папа вообще с партбилетом не расставался. Будучи 70-летним пенсионером, он носил его всегда в пиджаке, а ночью клал под подушку. Как он страдал от происходящего в перестройку! Так вот, папа мой ни разу не был в театре. Мама была один раз — на бывшей Малой сцене, на Хамовническом Валу: «Лариса, ну что это такое? Какой-то маленький зал, что ты там делала? Чего-то все выбегали, кричали…» Мне было обидно, что они не ходят. Мама говорила: «Да что у вас сейчас за театр? Вот раньше, в Малый, я помню, ходили с ухажером, смотрели Островского — декорации, костюмы… Ларис, ну вот ты вышла…» Мне и сейчас обидно. Моя двойняшка не ходила меня смотреть двадцать лет. Но вот прошло поколение, выросли наши дети, и когда, заполняя какую-то анкету в магазине, я пишу про себя «служащая», моя Аня говорит: «Мама, почему ты не пишешь, что ты артистка? Я, когда сижу в зрительном зале, специально громко говорю: „Вот мама вышла, а вот сейчас мама в другом костюме появится“. Мама, я горжусь тобой!»

 — Как вы попали в артистки?

 — Объявление в школе повесили. Я надела мамины ботинки, синюю пионерскую юбку и кофточку, которую мы шили на уроке труда из ситца за семьдесят копеек, и пошла. У меня было очень аскетичное воспитание. Мы не знали, что такое апельсины, проводили лето в бесплатных лагерях, детство было нищим. Я говорила сестрам: «Девочки, оставьте мне целые колготки, я в ГИТИС иду». На выпускном вечере на мне были босоножки за пять рублей — клеенчатые. Платья нам перелицовывали.

И вот я пошла читать в Дом пионеров на Чаплыгина. До этого я декламацией не занималась и ни в каком театре не была — пень! Вся зажатая, красная, прочла Райкину одно стихотворение и одну басню. И - приняли. Просто наказание!

 — А что бы с вами было, если бы не приняли?

 — Как мне мой умный друг-филолог сказал: «Лариса, все бывает, возможно, ты проживаешь не свою жизнь».

Одно из самых сильных потрясений — пройти студию, эти шесть лет обучения, ощутить такую спайку, что я даже себе какие-то клятвы давала: «Господи, что бы ни случилось, они все останутся в моей жизни! Они — мои вены, кто — локоть, кто — палец, кто — ухо…» А на днях мне позвонили люди, которые делают очередную передачу о Лене Майоровой. Десятая годовщина ее смерти была в августе. Мы тогда, десять лет назад, ехали в машине из Болгарии. Дочке моей было три года. Чемоданы, спасательные круги, панамки. И вдруг шофер-болгарин говорит: «По радио передают: кто-то с твоего курса себя поджег. Забыл фамилию. Кто-то из МХАТа». А она там из нас одна работала. Я тут же начала рыдать. Так вот, когда меня просят: «Поговорим о Лене Майоровой», я отвечаю: «Нет». Потому что мы все отучились — и мало интересуемся жизнью друг друга.

 — Когда вы начинали в студии Табакова, вы думали о театре как о будущей профессии или как о пионерском времяпрепровождении?

 — Для меня это был вопрос жизни. Для меня до того просто не было жизни. В девятом классе я просто перестала учиться, хотя школу и окончила. Но, кроме студии, для меня больше ничего не существовало. Мы просто жили вместе, общались, ездили в Вологду — учитель возил нас, чтобы показать красоты русские. Жили денно и нощно вместе, потому что много занимались. Олег Павлович приводил к нам редчайших людей, образовывал нас. А нам было по 14 — 15 лет, все еще юные, без лидеров. Мне кажется, мы были серьезные, потому что прошли такой жесткий отбор и отсев, что слово «легкомыслие» к нам применить было нельзя. Просмотрели три с половиной тысячи школьников, пятьдесят человек отобрали и потом выгоняли каждый день; постоянные экзамены, сдачи этюдов, отрывков. Оставили девять человек — какое легкомыслие?

 — Совершенно стрессовая ситуация для столь юных существ.

 — Я не знаю вообще, стоило ли поднимать так планку для детей, держать их в тепличных условиях (а мы ведь были как под крыльями своих преподавателей — и Фокина, и Райкина, и Леонтьева, и Дрознина и других, которых мы любили безоглядно), а потом бросить в нормальную жизнь. Причем на первый курс ГИТИСа Табаков взял не всех. Отсеял и педагогов. Спасибо за все! Но мы были как на передовой. Кто уцелел, тот уцелел.

Первый дипломный спектакль для зрителей мы играли уже на втором курсе института. Потому что готовились не с семнадцати лет, а с пятнадцати.

Мы были не блатные. Это сейчас за деньги можно окончить театральный институт. И за те же деньги попасть в театр. А мы все были гениальные. Абсолютно элитное подразделение. Группа «Альфа» — маленький, но всесильный отряд: и летать, и плавать… могут. Мы были выбраны не коммерческим способом. И сегодня, подытоживая сомнения, которые глодали душу всю молодость, я могу сказать, что, наверное, мы действительно были гениальными. Тогда-то мы этого слова не произносили, для нас существовали другие гении. 

На втором курсе мы с Сашей Мариным играли отрывок из «Пяти вечеров». Никита Михалков попросил Олега Павловича дать ему исполнителей Кати и Славы из своей студии. Табаков посчитал нужным отдать туда меня и Игоря Нефедова.

 — Вам после суровой театральной школы в кино было легко?

 — Мне нигде не было легко. Мне всегда было трудно. Профессия тяжелейшая, тяжелее нет. Для меня переход от театра к кино был шоком. Это две совершенно разные профессии. Я кино не понимала и до сих пор не понимаю. Лучше я в театре десять спектаклей подряд сыграю, чем выдержу один съемочный день. Не нравится мне все это.

 — После того как курс был закончен, а театр создать не разрешили, как вы попали в Театр им. Моссовета?

 — Никуда я не попадала, вот туда меня уже устроил по блату Олег Павлович. Он спросил, кто им нужен. Нужна была девочка, которая бы играла дочек-внучек-жучек. Приходила сюда прекрасная актриса Таня Канаева, она очень маленькая, необыкновенно стройная. Но была необходимость в Де-воч-ке, потому что вся женская труппа театра — красавицы сосны. Когда Олег Павлович меня трудоустроил, Таня вернулась к себе в ТЮЗ. И вот я начала играть сплошных дочек, племянниц, в общем, молодежь. Правда, как-то обошлась без сказок и массовки. Проскочила благодаря большой востребованности на роли юных барышень. Театр Моссовета меня приютил. Оказалось, что здесь — мое место. Другого не получилось — такая судьба. Но в Театре Моссовета удивительные люди.

 — А когда Олег Павлович создал «Табакерку», он вас из Моссовета не позвал?

 — Шесть раз он меня звал, все забыла, а это помню. Но я - дева дотошная, начала качать права: «На что иду? Какая роль?» А в Моссовете у меня очень много спектаклей. «Может, можно совмещать?» — «Нет, все бросай!» — «Не брошу. — „Две стрелы“ будем восстанавливать». — «Зачем опять в одну реку? Я старая. Бросать свой театр?» Не потому, что я Театр Моссовета любила, но какие-то роли интересные были. Два года посовмещала. Потом Табаков набрал второй курс, из которого создал театр. Опять стал звать. Я опять: «На что?» Что-то стали репетировать, я стала возражать режиссеру, дело зачахло. Потом во МХАТ звал — смеху подобно. Я говорю: «У вас столько артистов, я же не звезда, чего меня звать?» — «А я выгоню всех! — пошутил он. — Что, так и будешь в своем болоте?» Я говорю: «Да! У меня пенсия не за горами. Я - ветеран труда». У нас же пенсия льготная, мы же - нервнобольные. Была бы народной, поставили бы памятник бесплатный. А что касается приглашений, если ты зовешь, то надо обо мне думать конкретно. В студию Табакова уже возвращались Шиманская, Витя Никитин — шанса им не дали.

Так нас воспитывать, так пестовать, а когда пришло время собирать урожай, — пусть пропадает. И мы так и упали — кто арбузом, кто кабачком, кто сливой, кто тыквой. А это надо на ВДНХ! Это же достижение! Вам дадут медаль! В Книгу Гиннесса запишут!

 — Константин Райкин, который принимал вас в студию, как-то следил за вашей актерской биографией?

 — Начало восьмидесятых, пьеса Кондратьева «Сашка». Аркадий Исаакович пришел смотреть, по приглашению Гарика Черняховского. Был банкет на Малой сцене, на Хамовническом Валу. Аркадий Исаакович смотрит на меня и, на одной ноте: «Я Котеньке передам, я расскажу про вас…» Много лет спустя мы зашли в кабинет к Котеньке, выпили по коньячку, он и говорит: «Что ты делаешь со своим талантом? Как ты можешь вести себя так? Так к себе относиться?» Я закрылась руками и плакала так, как не плакала никогда. Райкин спрашивает: «Что ты играешь?» А я тогда ничего не играла. «А что ты делаешь?» Я говорю: «У нас очень хороший сапожник в театре — я чиню знакомым обувь. У нас очень хороший пошивочный цех, они моим друзьям что-то делают». Продолжая плакать взахлеб, пришла домой — умирать, чтоб муж похоронил. А муж спрашивает: «Райкин тебе что-нибудь предложил?» — «Нет», — говорю.

 — Вы собираетесь где-то сниматься?

 — Скоро полвека, как собираюсь оставить свой след в кинематографе. Пока мой след — как заступ у прыгуна в тройном прыжке, мощный рывок со старта и незасчитанная попытка. Только след пальчиков на песке. Никуда меня не пробовали, и никто не хотел меня снимать. Давались какие-то крохи, которые тоже моя судьба. Зовут играть в «Фитиль» — говорю: «Спасибо большое!» Не гожусь я ни на главную роль, ни на полный метр, ни на сериал.

 — В чем находите утешение?

 — Как только возникают завистливые мысли, сразу смотрю в небо. Я не святая, могу неделями не выходить из депрессии. Прервать ее невозможно никаким способом. Ничем, кроме времени, это не лечится. При этом я встаю, иду в сад, в школу, кормлю домочадцев — делаю все, что нужно, но ничего из того, что хочется мне. Живу, как робот. Прихожу на спектакль «Мой бедный Марат», стою одетая по роли в шубку и шапочку и за три минуты до спектакля говорю: «Мальчики, я не улыбаюсь уже месяц…» Иду на спектакль, как бронетранспортер, как черепаха, живущая на свете 250 лет без улыбки. А там — счастье, и я улыбаюсь. Это что-то медицинское…

 — «Мой бедный Марат», наверное, — один из спектаклей-ветеранов Театра Моссовета.

 — Мы чем старше становимся, тем лучше играем. Люди, которые сидят в двух метрах от нас, видят, что нам не по двадцать лет. Раньше нам легче было играть первую часть (где персонажи молоды), а сейчас, с этим грузом жизни, вторую часть мы играем «штучно» — каждый спектакль. Мы стали такие наполненные! На сцене происходят такие микроскопические вещи, за которые не знаю, что можно отдать. Я настраиваюсь на спектакль так:"Вот если сейчас или через час — хлобысь — и тебя не будет… Я играю, как в последний раз. Даже если не удается, даже если получается не так, как хотелось бы, но как в последний раз. Я не могу ничего унести домой, ни одной крупицы — ни для ребенка, ни для мамы. Потому что я спать не смогу. Больной человек! Спектакль — абсолютное лекарство! Сидишь вот так дома — вся в раздрызге, и тебе нечего сказать людям. И говоришь себе — не могу играть! А со сцены возвращаешься абсолютно излечившись. Я на сцене люблю так! Я свой внутренний баян настраиваю на такие струны! Гарик Черняховский как-то сказал, что у Аркадия Райкина была такая особенность: он, наблюдая человека на сцене, видел его насквозь. Никак себя с ним не сравнивая (он, конечно, гений!), я все же, глядя, как актер играет роль, немного вижу человека.

 — Когда вы говорите, что ничего не сыграли, вы явно преувеличиваете — все-таки актриса шестнадцатой категории. ..

 — Ну да, в этом году даже наиграла спектаклей больше всех в театре. А был сезон, когда я попала в список, возглавляемый актерами высшей, восемнадцатой категории — Сергеем Юрским и Маргаритой Тереховой. Это был список не сыгравших за сезон ни одного спектакля.