Художественное руководство и дирекция

Руслан Кулухов
Владимир Хабалов
Ляйсан Мишарина
Наталья Перегудова
Сергей Шишков
Вячеслав Авдеев
Константин Шихалев

Творческая часть

Репертуарная часть

Наталья Беднова
Олеся Сурина
Виктория Иванова
Наталья Марукова
Людмила Калеушева

Медиацентр

Анастасия Казьмина
Дарья Зиновьева
Александра Машукова
Татьяна Казакова
Наталья Бойко
Екатерина Цветкова
Олег Черноус
Алексей Шемятовский

Служба главного администратора

Светлана Бугаева
Анна Исупова
Илья Колязин
Дмитрий Ежаков
Дмитрий Прокофьев

Отдел проектной и гастрольной деятельности

Анастасия Абрамова
Инна Сачкова

Музыкальная часть

Организационный отдел

Отдел кадров

Анна Корчагина

Отдел по правовой работе

Евгений Зубов
Надежда Мотовилова

Финансово-экономическое управление

Альфия Васенина
Ирина Ерина
Елена Гусева

Административно-хозяйственный отдел

Марина Щипакова
Татьяна Елисеева
Екатерина Капустина
Сергей Суханов
Людмила Бродская

Здравпункт

Татьяна Филиппова

Почему Табаков летает как птица

Марина Райкина, Московский комсомолец, 14.10.2005
Завтра в Камергерский переулок вечером лучше не ходить — сметут. Завтра в МХТ с невероятным размахом и оригинальностью отмечают юбилей Олега Табакова, который случился еще в августе. Табаковский юбилей взял старт именно в траурный день дефолта-98 — 17 августа, а закончится 15 октября, в день моего рождения. Спасибо, Олег Павлович, за подарок. Но речь не обо мне.
А о большом мастере, масштабной личности, сравнить которую… даже не знаю с чем. Табаков — это Табаков. И это многое объясняет.

Для разминки
 — Олег Павлович, ответьте на шекспировский вопрос: быть или не быть?

 — Ты знаешь, этот вопрос для меня не стоит. Я фаталист. Стало быть, надо пройти все до конца.

 — Любить иль наслаждаться?

 — Любить. Самый главный подарок человеку — это жизнь, и в этом главном подарке, наверное, главный секрет — способность любить. И когда она заканчивается, то человеку спокойно можно садиться в лодку к г-ну Харону и плыть туда, по ту сторону… Или можно начать просто любить природу. Что в моем понимании одно и то же.

 — Почему люди не летают как птицы?

 — Во-первых, представляешь, какое столпотворение в небе было бы? Пришлось бы правила небесного движения заводить. Потом, все летали бы с разной скоростью. И не только потому, что у кого-то пердячего пару больше, у кого-то меньше. Ну, короче говоря, это разумно, что не летают: рожденный ходить летать не может.

 — Ну вы же летаете.

 — А это от легкомыслия. 

 — Кто виноват?

 — Только сам. Только сам всегда.

 — Что делать?

 — Неси свой крест и веруй. Более толкового рецепта я не знаю.

 — Есть ли жизнь на Марсе?

 — Не интересуюсь.

 — Как пройти в библиотеку?

 — Когда у меня есть потребность, я всегда знаю как. Во-первых, это Центральная библиотека СТД, что ближе к Пушкинской площади. Единственная библиотека, в которой я был случайно, — это Ленинка. А так многие библиотеки мною освоены.

Как на исповеди
 — Вы придерживаетесь десяти заповедей?

 — Никогда так жестко не формулировал. Я думаю, что если человек не утратил совесть, то делает это все не плакатно, не громко, а естественно.

 — Но вы же сотворили себе кумира. Я имею в виду Олега Ефремова.

 — Ты знаешь, это тоже относительно. Это кумир, который существовал. Как говорится, и позолота, и мишура сползала. Я любил и люблю человека Ефремова при всех его талантах и изъянах. При всех грехах и при всех деяниях. Вот такая здоровая любовь. Она не замутнена ни поклонением, ни зависимостью.
Недавно был на Новодевичьем. Ему положил цветочки, но положил и Антону Павловичу, и Константину Сергеевичу, и Николаю Васильевичу. И Никите Сергеевичу. Но главные все-таки цветы я положил моему главному учителю по профессии — Василию Осиповичу Топоркову.

 — Следующая заповедь — «не укради».

 — В супермаркете.

 — Что? Правда?

 — Это ведь азарт. У меня была приятельница в Париже, это она меня дурному научила: взяла какой-то товар, вынесла его, потом взяла сумку — и сумку вынесла. И вот у меня был такой восторженный урок: как же этот капитализм не обанкротился до сих пор? Может, потому, что там мало русских людей.

 — Но вы-то что-то вынесли?

 — Ну потом выносил иногда.

 — Уверена, вы в голодное детство подворовывали.

 — Знаешь, я тогда лишь однажды украл. У матери? У мамы был брюшной тиф, и, чтобы выздороветь, ей надо было просто есть хорошо. И сестра моя с подругой отказались есть и приносили коржики из школы для мамы. Эти коржики высушивались в сухари, а я однажды не выдержал и спер.

 — Это самый страшный поступок в жизни?

 — Самый страшный. На самом деле этого стыдишься долго и думаешь: Господи, что бы мне сделать, чтобы как-то это искупить. До сих пор стыжусь. Стыжусь? Наверное, потому, что это доказательство внятное — человек слаб.

 — Как насчет «не возжелай дома ближнего своего»?

 — Это не свойственно. Зависть вообще испытываю к нескольким категориям людей: владеющим французским и играющим на музыкальных инструментах.

 — А почему французским?

 — Уж больно красивый язык. А все остальное я могу сымитировать.

 — Ca va?

 — Je sai pas. Как обезьяна могу и в этой роли выступить, но это совсем другое все. Вот если бы? если бы? Бодлера, Верлена мог бы в подлиннике читать.

 — Мольера?

 — Мольер меня в меньшей степени восторгает в этом смысле. Как это:
В груди больной
Напев ночной, однозвучный?
Это Фет переводит. Думаю, как это по-французски-то совершенно могло быть.

 — С домом ближнего понятно. А с его женой и возжеланием ее?

 — Ты знаешь? Я как-то и тут умудрялся? Либо с разведенками имел дело, либо с женщинами, утратившими свою причастность к мужчине. Либо вообще с девушками. Так что насчет жены ближнего господь миловал. Уберег. Хотя… было однажды. Но, наверное, стало уроком.

 — «Не доноси».

 — Не-ет.

 — Ни разу в жизни? Хотя уверена, знаете кое-кого из вашей братии, кто с радостью и задрав штаны письма подписывал, в ушко нашептывал.

 — Да. Власть мне дважды предлагала Олега Николаевича сдать. В моменты его тяжелых запоев. Секретарь горкома партии, дама, длинный путь со мной прошла от Маяковки до мэрии (тогда горисполкома), объясняла, что это надо сделать в интересах?

 — Так и говорила: мол, напишите, Олег Павлович, да?

 — Не напиши, а сдай. Ты видишь, что он вред несомненный театру приносит своей пьянкой. Ты ведь человек.

 — А что вы ответили? Или элегантно ушли от ответа?

 — Просто сказал, что этого делать не буду.

 — Что-то обещала за это?

 — Зачем обещать, что я, не понимал, что ли? Я вообще догадливый. У меня и глазенки смышленые.

 — Следующая заповедь совершенно невыполнимая: «возлюби ближнего, как самого себя». Вы возлюбили?

 — Было бы неверно или нечестно сказать «да». Но когда у меня есть возможность, я делаю для людей то, что мне хотелось бы, чтобы делали для меня. Когда я был молод — особенно, и теперь, когда я имею дело с молодыми. Ты же видишь, что человеку тяжело, трудно, безвыходно. И у тебя есть возможность помочь — делай.

 — Из семи смертных грехов человеческих вы всех счастливо избежали? Или сребролюбие осталось?

 — Ты знаешь, я так много терял в жизни денег. Первая потеря была в 91-м году. Когда мы переезжали с Покровки, обнаружилось шесть сберегательных книжек на 120 тысяч рублей — я много работал в своей жизни. А 120 тысяч рублей в 90-м году стоили двенадцать «Волг». И плюс еще одна книжка с десятью тысячами рублей, которые я положил на имя моей внучки Полины: она незадолго до этого родилась. Потом — 98-й год — деньги погорели в Инкомбанке. Или вот сейчас: во Внешагробанке погорели деньги Фонда развития и поддержки МХАТа и Театра Табакова?

 — А почему вся Москва приписывает вам выражение: «Никто не любит деньги так, как я». Конец цитаты.

 — Ну это я дразню вас просто. Так вот насчет сребролюбия — ничего, работаю, зарабатываю?

 — Может быть, вы любите мотать деньги?

 — Я человек веселенький, легкомысленный. Как говорит Лука в «На дне»: «Как ни вихляйся, как ни ломайся, как ни кривляйся, все равно твоя суть будет видна». Что бы ты ни говорил про себя.

 — Да, уныние вам не свойственно — это тоже грех.

 — Мало этого, Мариш: я не помню, когда просыпался с плохим настроением.

 — Не верю! Невозможно!

 — Вот и у Пашки моего, смотрю, то же самое. Я смотрю на него и радуюсь.

 — А чревоугодие?

 — Есть, конечно.

 — За много лет в актерской профессии вы убедились, что эта профессия — греховная? Ведь она противоречит всему христианскому — ни кротости, ни скромности, ни целомудрия, ни воздержания?

 — И зависти много здесь. Зависть здесь — самое мерзкое.

 — Как выжить? Или уйти?

 — Я все это прошел очень рано. К примеру, когда мои поклонницы приносили мне что-то очень вкусное, а мои товарищи — съедали. Но? я очень защищен любовью. Меня с детства любили. Я не знаю, возможно ли это в случае с другими, но воспитание у меня комплекса полноценности состоялось. И все благодаря любви.

 — Но как вы защищаетесь от коллективной зависти? Ведь у Табакова столько завистников.

 — Никак. Никогда не тратился на это. Если и раздражаюсь, то настолько, чтобы пройти мимо и дальше двигаться. Я даже сам удивляюсь: вроде надо плюнуть в харю или еще как-то надругаться. Но - нет.

 — Кто бы, вы хотели, чтобы вас помянул в своих молитвах?

 — Мама, бабушки, Наталья Осиповна Сухостав — учительница моя первая актерскому ремеслу. Ты знаешь, а еще — Маринка Зудина, Люся Крылова.

 — Да?

 — Ты знаешь, все, что было по любви, оно есть радость в обе стороны.

Еще раз про любовь
 — Как вы думаете, почему женщины к вам тянутся, как иголки к магниту?

 — А я еще могу. Это же означает, что они верят в мои возможности. Другое дело, что с появлением Марины регламент моей жизни сильно поменялся. Помнишь, как у Шелленберга, когда он расстрелял очередную партию своих адъютантов (эпизод снимался в Бутырской тюрьме), он довольно натурально говорил: «Это я произвел смену караула». Вот я смену караула производил в определенном ритме.

 — Вы реалистичный человек. Скажите, разница с женой в 30 лет не внушает вам опасения?

 — Я очень боюсь стать в тягость.

 — Вы мне это говорили ровно 10 лет назад, когда у вас родился Павел.

 — Постольку поскольку этого пока не произошло, чего же мне схоластикой заниматься? С другой стороны, я вижу редкие свойства у Марины Зудиной: она держит в голове весь рецептурный список лекарств, которые нужно давать Павлу. Или вот когда у меня была простуда с высокой температурой — 39 с лишним, потом подагра разыгралась? И вот как она все это руками своими обрабатывала… В какие-то секунды я ощущал себя Джизус Крайст, которому Мария Магдалина омывает ноги.

 — А если бы вы узнали об измене? Убили бы?

 — Нет, не убил бы. Но умер бы, наверное. Фигурально.

 — Греет, что мальчик из Саратова упоминается теперь через запятую в списке: Станиславский, Немирович-Данченко, Ефремов, Табаков?

 — Нет, это я всерьез не воспринимаю. Я даже всерьез не воспринимаю то, что я почетный гражданин города Саратова. Я не могу к этому всерьез относиться — мне досталось руинированное хозяйство. Так что я не утверждал себя, восстанавливая театр. Это спасательство чистой воды.

 — Вот я вас слушаю, Олег Павлович, и поражаюсь: вы знаете ответы на все вопросы. Или вы все-таки чего-то не знаете?

 — Я думаю, что Господь меня одарил мышлением здравым. Во мне говорит знание отца моего, бабушек моих, может быть, даже прадедов. Я почти всегда знал, что надо делать, и почти никогда не ошибался. Это интуиция. К уму это никакого отношения не имеет.