ДраматургиВиктор Астафьев Кен Людвиг ПереводчикиМихаил Мишин Тамара Скуй | Богоискатель между печкой о шкафомЕлена Дьякова, Новая газета, 20.02.2006 На камерной сцене La Stalla премьера. Жанр обозначен как «Расследование одного странного самоубийства». В углу камерного зала на оружейный манер лязгают клавиши «Ремингтона». Протоколы следствия проецируются на задник точно титры немой фильмы.Следствием прочитаны несколько страниц «Бесов». Именно судьба инженера Кириллова, атеиста, пошедшего на смерть во имя своей веры в неверие. С той же истовостью, с какой шли на муки первые христиане, свидетельствуя о Господе. Рассохшийся шкаф красного дерева. Труп Кириллова, холщовый монстр, грубо приближенный к подобию человеческому, выпадает из угла. Чины следствия прихлебывают вечный русский чай из вечных русских железнодорожных подстаканников. Арестантка без речей, в суконном каторжном халате, из-под которого выглядывают пожелтелые клочья старого батиста, лунатически драит пол шваброй. Идет следственный эксперимент. Все здесь меняют амплуа: Степан Трофимович Верховенский, его деловитый сын Петруша, уездный либерал Липутин и сам Кириллов. Спектакль спокоен до заторможенности, до болезненной сосредоточенности на одной мысли. Строго по роману спокоен и сам Кириллов с его тусклыми, устремленными в себя черными глазами. «Бог необходим, а потому должен быть. Ноя знаю, что Его нет и не может быть. Неужели ты не понимаешь, что из-за этого одного только можно застрелить себя? Я всегда был удивлен, что все остаются в живых». На пике лихорадочных русских разговоров на сцену выходит Юрий Погребничко. Именно он тяжелым металлическим баритоном роняет слова Петруши Верховенского: По-моему, вы веруете, пожалуй, еще больше попа. Короткая сцена кажется посмертной. Из мытарств души Кириллова в ином мире. В легендарном спектакле М. Х. Т «Николай Ставрогин» (1913) этой линии романа вовсе не было. Сергей Булгаков, посвятивший театральным «Бесам» фундаментальную статью «Русская трагедия», писал об отсутствии Кириллова в постановке Немировича-Данченко: «Может быть, и к лучшему: сцена не вынесла бы этой потрясающей драмы ». Эту ли драму тоски о Боге до смертной черты несет сцена La Stalla? Или иную? Оцепенение, скудость движения и звука, нарочитая, вызывающая бесстрастность с частой сменой актерских масок есть форма тоски по силе чувства? По миру, где инженер Кириллов мог сойтись, как в точку, в одну мысль о бытии Божием. (В принципе ведь юноша стажировался в Швейцарии, ждал в губернском городе вполне заманчивого контракта на постройку моста.) По этой самоубийственной истовости «последних мыслей»: «Я всегда был удивлен, что все остаются в живых». Театр «Около дома Станиславского» бесконечно перебирает ветхие, вытертые до дыр, измордованные в советской скудости клочья русского XX века. Батист под каторжным халатом, железнодорожный звон чайной ложечки о стекло, обрывок «Двух гитар» Аполлона Григорьева, продранный по рукаву тулуп гитариста, усталая барственная сдержанность Верховенского-старшего (хорошо понимающего, что ничего доброго он от «новых людей» не услышит). Клочья его французских реплик о «святой Руси» В конце концов клочья «Бесов». Остатки того ж пантеона. Лары и пенаты лишенцев. Есть семейные лоскуты, изношенные до дыр. А есть зачитанные до дыр. «Бесы» ведь на каком месте ни открой чуть не каждый абзац кто-то повторял до бреда. Чур нас, чур. Надо надеяться, никто и никогда не будет так читать Достоевского. Эти люди были совершенно не экранированы, слишком всерьез принимали прописные буквы. Кириллов с его Богом, Шатов с его Отечеством, Мышкин с его Любовью. А то вот еще в разговорах персонажей «Подростка» мелькает один петербургский студент из немцев Этот безымянный петербургский студент из немцев точно сам себе расчислил математически, что Россия не есть великая страна. Пошел и повесился: на этом именно основании. Тоже ведь как Кириллов в «Бесах» бродит нераскаянный и неупокоенный. И (ежели бы мы не разучились читать и чувствовать так) приходил бы к кому-нибудь из книжки по ночам до сих пор. Удивлялся бы, что остаемся в живых. И мучил, мучил. .. |