МХТ им. А. П. Чехова: Похождение ловца мертвых душ

В театре под руководством Олега Табакова прошла премьера спектакля «ПОХОЖДЕНИЕ, составленное по поэме Н. В. Гоголя „Мертвые души“» в постановке Миндаугаса Карбаускиса. Поэма Гоголя оказалась как никогда востребована сегодняшним театром: в один день с премьерой «Табакерки» состоялась премьера и в Театре кукол им. Образцова, а еще в начале сезона «Мертвые души» были поставлены в театре им. Маяковского.

Задолго до премьеры Карбаускис признался в одном из интервью: «Мертвые души» должен делать не русский человек, с другим менталитетом. Может, потому что это написано не в России, ведь взгляд Гоголя находится под влиянием другой культуры". Было ясно, что при таком акценте спектакль самого молодого из ведущих режиссеров современного театра станет если не самой значительной, то уж точно самой непривычной интерпретацией классического текста.

Начать хотя бы с того, что зрителю, пришедшему на спектакль, нет никакой необходимости знать поэму «Мертвые души» — в отличие, например, от любимовских инсценировок прозы, которые невозможно понять и оценить по достоинству без хорошего знания первоисточника. Здесь же предпочтительнее даже вовсе не читать предварительно «Мертвых душ», ибо зрителя, предвкушающего увидеть на сцене эту поэму, знакомую и читанную вдоль и поперек, ждет разочарование.
Они не увидят здесь дорогих их сердцу, знакомых с детства по картинкам в школьных учебниках гоголевских персонажей. Ни патологического скупердяя Плюшкина, доживающего свой век среди гниющего старья, которое никак нельзя выкинуть, ибо — добро, свое, нажитое! Ни утонченно-праздного Манилова, — любителя греческого языка и особенно экзотично-греческих имен, — воплощение бесплодных мечтаний, и не пытающихся хоть когда-нибудь воплотиться. Ни жуткого, невозможного хама Ноздрева, от которого можно спастись только позорным бегством. За всем этим милости просим на спектакль Сергея Арцибашева в театре им. Маяковского. У Карбаускиса ничего этого нет, как нет и самой поэзии Гоголевских «Мертвых душ», с его ностальгическими размышлениями о Руси, птице-тройке и проч.

Впрочем, режиссер и не скрывает, что перед нами всего лишь «фантазия на тему». Взяв за основу только главную интригу поэмы — грандиозную аферу, предпринятую Чичиковым, режиссер попытался предложить нам свое собственное размышление о России, содрав с поэмы Гоголя все, что показалось ему лишним. Содрана «штукатурка» хрестоматийности с известных персонажей, убраны всевозможные красоты, лирические отступления и подробности, — так же как очищены от штукатурки, обнажены до дранки стены-ширмы в условном сценическом городе NN в сценографии Сергея Бархина. Поэтому и понадобилось режиссеру в самом начале повесить на ободранной стене настоящую афишу театра к спектаклю «Похождение». Чичиков в исполнении Сергея Безрукова с нарочитым усердием изучает список действующих лиц и исполнителей, срывает его со стены и затем уже отправляется в путь за мертвыми душами — со свитком-картой-афишей под мышкой. Прием отнюдь не новый, но, по крайней мере, сразу предупреждающий, что театр будет играть, даже хулиганить с известным текстом.
Тем любопытнее, каким же образом решил режиссер расправиться с главным героем «Мертвых душ».

В отличие от гоголевского персонажа, этот Чичиков вступает в жизнь прямо на наших глазах. У него нет предыстории, он - чистый лист. В прологе отец и мать трогательно прощаются c маленьким Павлушей, и мальчик уходит от них по раскисшей грязной дороге: вдоль всей авансцены — канава, заполненная настоящей грязью, в которой ноги утопают по щиколотку, и иначе, как в обрезанных валенках с калошами, пройти по ней ну никак невозможно. Спустя секунду, на сцене появляется уже взрослый Павел Иванович в исполнении Сергея Безрукова. Он еще весь оттуда, из детства, он еще по-юношески открыт, но уже изворотлив. Знает, на какую приманку можно поймать вечно спешащего чиновника — и вот клубочек шерсти, выуженный Чичиковым из грязи, превращается в удочку, на которую насаживается увесистый кошелек. Минута ожидания — и чиновник «пойман»! Ну а тот уже в благодарность научит Чичикова, как стать обладателем «сокровищ не на небе, а на земле»: надо стать ловцом душ. Мертвых.

Безруков — Чичиков передвигается по грязи с изяществом и проворством жучка-водомерки — словно он плоть от плоти этой чавкающей жижи, с которой все начинается и все заканчивается. Она — суть этого мирка, — и из нее так хочется выбраться! Любыми путями. Из грязи в князи. И как тут не вспомнить характеристику, которую в порыве наигранного самоуничижения дает себе гоголевский Чичиков — «я ничтожнейший червь земли»? Эта характеристика великолепно переведена актером и режиссером на язык театра, облечена в плоть и кровь, подчеркнута в пластическом рисунке роли, и озвучивать ее нет нужды. Жаль только, что в этом спектакле оказались ненужными и другие, куда более важные вещи. Например, режиссер начисто избавил образ Пал Иваныча от лирической нотки, — от мечты о счастливом семействе.

В спектакле Сергея Арцибашева, что идет в Маяковке, — именно эта розовая мечта становится главным соблазном, толкающим Чичикова на плутни с мертвыми душами. В те моменты, когда в нем просыпается голос совести, вдруг возникают на сцене юная девушка в белом, идеал женщины, окруженная четырьмя ангелочками-детьми — и Чичиков, вздохнув, сдается и продолжает свое опасное предприятие. Им движет мечта о счастливой обеспеченной семейной жизни, для достижения которой нужен капитал, а добыть его честным путем, увы, невозможно. Чичиков Арцибашева — лицо страдательное, он жертва порочной чиновничей системы, из-за которой честное и прибыльное предпринимательство в России почти невозможно.

Карбаускис же намеренно лишает Пал Иваныча всего, что могло бы оправдать этого персонажа, придать ему трогательные черты и вообще создать объемный характер. Впрочем, в рисунке спектакля это тоже оказывается не нужным. Придуманная режиссером форма и не предполагает объемных характеров.

Кстати, способ актерского существования Безрукова — Чичикова резко контрастирует с тем, как существуют на сцене другие персонажи — режиссеру был необходим контраст между гиперподвижным Чичиковым и «заторможенными» жителями энской губернии, и это очевидно. Чичиков, в отличие от других персонажей, решен в эстетике, близкой комедии дель-арте. Предприимчивый, неунывающий, заводной, гуттаперчевый и внешне, и внутренне, — с Маниловым он сама любезность и воплощение изящества, с Собакевичем — отчаянный торгаш, с Плюшкиным — щедрый благодетель. Он из той породы шустрых, «приятных во всех отношениях» молодых людей, о которых говорят, что они пролезут в любую дырку. (Кстати, здесь есть опасность для Сергея Безрукова — примерно таков же и Глумов, которого он уже лет 10 играет в той же «Табакерке». Различие в том, что Глумов — личность, он действительно талантлив, а Чичиков — гоголевский «маленький человек». Пока же старина-Глумов нет-нет, да и вылезет из-за плеча новорожденного Чичикова.)

Тем любопытнее наблюдать за встречей этого «протея», то и дело меняющегося на наших глазах со скоростью мультяшного персонажа, с Маниловым. Алексей Усольцев играет Манилова медлительным задумчивым «философом» с трубкой, который того и гляди заснет, погруженный в себя. Или застынет в «затяжном» поцелуе со своей женой, — и тогда Чичикову придется придумывать очередное лацци и совершить неимоверное количество усилий, чтобы «разбудить» его. Завершив дела с Маниловым, он, просочившись сквозь движущуюся стену-ширму, в секунду оказывается у следующего помещика.

Одна из самых больших неожиданностей спектакля — Борис Плотников в роли Собакевича. Окаменевший истукан, недвижно восседающий, кажется, уже целую вечность в своем кресле — таким он предстает перед Чичиковым. Заставить эту сонную куклу заговорить — задачка не из легких, но Пал Иваныч проходит и это испытание: проснувшийся наконец Собакевич оказывается довольно азартным продавцом, любящим поторговаться исключительно из любви к самому процессу. А Чичиков получает возможность подняться ступенькой выше, в глубину, — туда, где перед ним открывается еще одна помещичья «обитель».

Далее он «будит ото сна» и Плюшкина в исполнении Олега Табакова, который, если с ним по-человечески и со вниманием, окажется таким обаятельным, сочным барином! И песенку споет, и о внуках расскажет, и даже наливочки предложит дорогому гостю — и все это с такой неподражаемой табаковской харизмой, что на миг позабудешь, что перед тобою — Плюшкин и Чичиков
А Коробочка, завидев Чичикова, тоже вдруг проснется, встрепенется, вспомнив, что она не только вдова, но и женщина (интересная работа Ольги Блок-Миримской, которой удается в рамках небольшой сцены совершить метаморфозу от тихой барыни-привидения до сочной, игривой малороссийской певуньи).
Необычен Ноздрев — Дмитрий Куличков: тем, что явно выбивается из ряда помещиков своей неожиданной схожестью с Чичиковым. Ноздрев и Чичиков здесь мало того что ровесники — они одной группы крови, и при ином раскладе, в другой жизни, — вполне могли бы действовать сообща.

Перед нами проходит череда зарисовок, сменяющих одна другую, в результате которых главный герой каждый раз поднимается на очередную ступеньку, а пространство сцены раскрывается все глубже, слой за слоем, уровень за уровнем. Сергей Бархин создал идеальное сценическое пространство, ставшее неотъемлемой частью конструкции спектакля, его образным решением. Все дело-то, кажется, в том, что Миндаугас Карбаускис поставил не спектакль-приговор или спектакль-разоблачение, — он будто шел наощупь вслед за гоголевским героем, движимый не столько желанием высказать давно выношенную мысль, сколько желанием ПОНЯТЬ. Литовец Карбаускис вслед за Чичиковым, раздвигающим одну за другой плоскости стен, словно потайные ящички какой-нибудь шкатулки с секретом, погружается в дебри русской глубинки — в надежде продраться к сути, дойти до сердцевины, до той неведомой «особенной стати» России, воспетой поэтами. И, добравшись, режиссер показывает нам то, к чему он пришел. В «сердцевине», в глубине — тройка распряженных лошадей, лениво, с чавканьем жующих сено. И - сонное царство, симфония из слившихся воедино всяческих храпов, посапываний, с присвистом и без?

Это взгляд отнюдь не влюбленного в Россию патриота, а трезвого, ироничного наблюдателя. Россия с ее «особенной статью» — миф, говорит нам режиссер. Нет птицы-тройки, о которой писал Гоголь, и никуда не летит Русь. Она спит и жует сено, или что придется.. И даже самый предприимчивый человек при всем своем желании из грязи не выберется, потому что — некуда. Так, — разбудит всех на время своими трепыханиями, переполошит, чуть встряхнет — а потом и сам заснет. И даже путевого скандала в финале не случится (после того как все узнают про покупку Чичиковым мертвых душ) — именно потому, что в этой реальности в общем-то грань между живыми и мертвыми душами стерлась. Здесь никому ничего не надо, в отличие от Гоголя: Манилов не мечтает, у Плюшкина не от скупости все плесневеет, а потому что у них жизнь остановилась лет 20 назад. Разве что Ноздрев немного еще «барахтается», но поскольку энергию приложить некуда, — то и пьет, чтоб забыться. Одна живая душа была — Чичиков. И тот потрепыхался-потрепыхался — да и выдохся. Отрастил себе животик, закрылся в своем доме, а вырученный такими усилиями капитал зашил в подкладку любимого картуза — да и тоже заснул…

Впрочем, все это было бы очень грустно, когда бы не было так смешно! Миндаугас Карбаускис выбрал для своего спектакля форму яркую, гротескную, и оказалось, что этот строгий концептуалист не прочь похулиганить. Он кидает своего Чичикова в это болото-Русь, как кидают с берега камешек в сонный пруд: камешек резво-весело скачет по воде, ее гладкая доселе поверхность волнуется, идет кругами, и кажется, что камешек проскачет по ней до самого горизонта, до другого — лучшего! — берега. Ан нет, не доскакал — потонул и осел на дно рядышком с плюшкиными, собакевичами и проч., и пруд вновь погрузился в дрему. Но пока «камешек» скачет, можно вдоволь посмеяться и насладиться необыкновенно отточенным пластическим рисунком роли Чичикова или неожиданно проникновенным пением Табакова-Плюшкина. Хотя ближе к финалу начинает казаться, что спектакль распадается на многочисленные остроумные лацци, ему недостает внутреннего стержня. Может быть, не хватает сострадания и сочувствия к этой неведомой русской губернии и к ее жителям, которая цементировала бы весь замысел и наполняла стильные гротески спектакля глубинным смыслом. Но есть ли это сострадание и сочувствие к «губернии» у режиссера, — это другой вопрос. Взгляд режиссера холоден. В его спектакле нет самого главного — в нем нет любви.

Гоголь, сочиняя свою поэму, ВЕРИЛ в Россию, в ее великую миссию — отсюда и птица-тройка, и мечты о том, что перед ней будут почтительно расступаться все народы и государства. Правда, так получилось, что на Руси полно ноздревых, плюшкиных и собакевичей — с этим нужно бороться, и автор именно потому показал их в таком утирированном виде. А без любви и боли за Россию от «Мертвых душ» останется лишь похождение проныры Чичикова, с шаржами на определенные людские типы — и все.
?Нет, и все же «умом Россию не понять», в нее можно только верить. По всей видимости, режиссер Карбаускис в Россию не уверовал.
Что ж, — имеет право.

АФИША	БИЛЕТЫ	СПЕКТАКЛИ
ТРУППА	ИСТОРИЯ	КОНТАКТЫ