Название рецензии специально для Олега Павловича Табакова позаимствовано мной у писательницы, не помню фамилии, поведавшей в одноименной книжке о своих встречах со знаменитостями. Г-н Табаков оценит мой рекламный ход, он и сам не щадит себя ради пиара родного МХТ. Ну разве случился бы нынешний «Гамлет», не будь «Ментов» по телевизору? Не замечал г-н Табаков господ Хабенского, Пореченкова, Трухина, пока те с режиссером Юрием Бутусовым занимались в Питере искусством, заслужили «Золотую маску», уважение театрального мира и нежную любовь города на Неве. А засветились в сериалах да «взяли кассу» — пожалуйте бриться — худрук МХТ сноровисто перекупил их у Питера, как барин холопов. Что ж, и не таких Москва сжирала. Но пока, судя по «Гамлету», боевая ничья.
На огромную сцену МХТ, спотыкаясь, в вывороченных тулупах, с рогатинами, трясясь не то от страха, не то от смеха, выходят эти трое. Публика хоть и дура, а враз признала. Постановщик Юрий Бутусов не зря предъявил их сразу, в прологе, в качестве солдат перед лицом Призрака. Это — решение. Оказавшись с друзьями в экстремальной ситуации — выплывай или пошел к черту, Бутусов включил эту ситуацию в спектакль. Обстоятельства «Гамлета» перенесены на себя. «Что будет, то будет!» — мысленно перекрестившись, выдыхают все трое в прологе слова Гамлета перед дуэлью. И впрямь дуэль — с Москвой, с «Гамлетом» Гордона Крэга (1911 г.), после которого МХТ не рисковал ставить эту пьесу, с московской злобной критикой, но главное — с самими собой: ТВ-кумир против драматического артиста.
От пьесы оставлена лишь интрига — противостояние: Король (Константин Хабенский) — Гамлет (Михаил Трухин). Оба сцепились насмерть. Первый — верткий, с харизмой, и знай меняет маски: то вдруг он Путин, то Чаушеску, то Клинтон с саксофоном. Второй — бешеный, комкает газеты: «Слова, слова, слова!»; опасен, даже когда валяется на койке, вставая изредка к параше.
Но вокруг этой Дании-тюрьмы с ее бутафорскими тронами клубится совсем другой мир. С лампами дневного света, гимнастическим конем и киноагрегатом для выдувания дыма (сценография Александра Шишкина). «Подайте им рапиры!» — и гора алюминиевых, из студенческой столовки, вилок рассыпается по столу. Здесь царит огромный экран, превращая людей в эффектные силуэты. Это мир воспоминаний, страхов, снов, ассоциаций — в связи с «Гамлетом», по поводу «Гамлета». Здесь много ностальгических цитат из «Гамлетов» Някрошюса, Любимова, Крамера: А костюмы разномастны, как из подбора. У Гамлета-Трухина — красные башмаки Трухина-Эстрагона из «В ожидании Годо» — в память о первом успехе, после которого наша троица резко пошла на взлет. Она в этом параллельном мире — коллективный Гамлет. Поскольку этот Гамлет учился не в Виттенберге, а в Петербурге, слово «Виттенберг» выброшено из текста. Как выброшен и верный друг Горацио, молчаливый наблюдатель («Кто выше страсти? Дай его сюда!»), его на сцене нет, он - за режиссерским столиком.
Здесь наплывами возникают варианты сценических решений и варианты судьбы. Так, Гамлета задолго до финала по очереди «убивают» все персонажи, а Клавдий и Гертруда (Марина Голуб), обрюзгшие, с Паркинсоном, оказываются в доме ветеранов сцены. «Быть или не быть» здесь произносится дважды. Сначала — как работа актера над собой: разбор монолога плюс физические действия (г-н Трухин, произнося текст, толкает тяжелый стол). И лишь потом — отчаянно и страшно, на грани срыва, задыхаясь от слез… Состояться или не состояться? — вот в чем вопрос.
Не от клинка и яда приходит конец — от облака серебристых порхающих блесток, накрывающих жертву, — люди гибнут за металл. Здесь болеют раздвоением личности, недаром Полоний (Михаил Пореченков) видит разом двух Офелий (Ольга Литвинова, Мария Зорина). Как не съехать крыше: вот есть, скажем, некто Костя Хабенский, человек и артист, и есть убойной силы широкоформатный ХАБЕНСКИЙ, который не оставляет первого даже в постели. Чем не трагедия потрясенного сознания? Два этих параллельных мира — собственно «Гамлет» и ассоциативный «Гамлет плюс-минус» — в лучшие моменты спектакля пересекаются. Прямой как в гробу, на поставленной на бок лодке-плоскодонке лежит Отец (Сергей Сосновский); ему скоро уходить: светает и кричал петух; а под ним, внутри лодки, скрючившись от муки, — Сын. Который тут из двух миров? Эта предрассветная беспросветная боль никого не минует.
Спектакль окрепнет, и таких моментов станет больше. Пока же в нем много внешнего движения и мало внутреннего. Его искренность и свежесть пленяют, но не прибавляют содержательности; случайных решений больше, чем единственно возможных. Он весь игра — без гибели всерьез. Красочный, увлекательный, стебный, как какой-нибудь подростковый «Остров сокровищ». В общем, лучшее, на что способен сегодня МХТ.
