Режиссеры | Пельмени важнее идейОльга Фукс, Вечерняя Москва, 5.04.2000 «Получить роль в пьесе „На дне“ — подарок для актера», — сказал как-то Олег Табаков. И сделал такие подарки, во-первых, паре своих студенток. Во-вторых, львиной доле своей труппы (Сергею Безрукову достался Алешка, Виталию Егорову — Барон, Ярославу Бойко — Васька Пепел, Андрею Смолякову — Актер и так далее). В третьих, «сам-себе-театру» Александру Филиппенко (Сатин), чей эксцентричный, скальпелеобразный по точности дар оказывается сейчас необходим и незаменим в самых разных театрах. И, наконец, себе, любимому (Лука).За подарками Олег Павлович отправился туда, где — он уже однажды в этом убедился — знак качества ему гарантирован и риска особого быть не должно. А именно — к режиссеру Адольфу Шапиро, который уже ставил Горького в «Табакерке». Это были «Последние», которые идут в театре до сих пор и по праву могут считаться одним из самых сильных спектаклей не только этого театра, но и Москвы. В первую очередь благодаря игре Ольги Яковлевой, которая сразу начинала с такого запредельного накала, что мороз продирал по коже, хотя для нее это всего лишь был старт. Пожалуй, спектакль «На дне» не равен по мощности своему предшественнику у того же автора, того же режиссера и в том же театре. Но по качеству выделки и вкусу к подробностям «На дне» — того же уровня. Меньше всего спектакль вызывает желание формулировать его концепцию. Хотя декорации Александр Боровский придумал очень даже концептуальные: деревянные ряды зрительских скамеек с номерами мест круто уходят вверх, как зеркальное отражение зала, словно предлагая нам вглядеться в себя. Однако сценография выходит не столько концептуальная, сколько функциональная — жесткие кровати и грубые столы ночлежки, которые в драке можно и сломать, крутые ступени вниз, на дно. Сюда не просто постепенно спускаются — скатываются кубарем. И мы в этом «зеркале» видим грубую, вкусную, жестокую жизнь, чей терпкий аромат куда важнее и горше всех социальных и экзистенциальных идей, которыми усыпана пьеса «На дне». Под какую, скажите, идею, подвести обычные горячие пельмени, которые Квашня оставляет умирающей Анне, а она отдает мужу-работяге — и тот жадно давится ими, кинув ненавидяще-затравленный взгляд на жену, запричитавшую о своей скорой смерти именно тогда, когда он дорвался до еды (Александр Мохов — Клещ здесь бесподобен)? Или грубые роговые очки картузника Бубнова (Михаил Хомяков), перекошенно сидящие на носу, словно оправа перечеркивает, отсекает у него перед глазами половину картины жизни: «Умерла? Значит, кашлять перестанет»? Вообще за глазами здесь наблюдать интереснее всего. Наблюдать, например, какие подводные течения, какие похороненные заживо страсти проступают сквозь ласковую улыбку Луки, который здесь оказывается импровизатором-игроком, научившимся выигрывать у жизни, а не только великим утешителем, за что в советской школе положено было сей персонаж критиковать, противопоставляя ему Сатина с хрестоматийным «Человек — это звучит гордо» (для обязательного заучивания наизусть). А у Сатина глаза будто подернуты пеплом, как у человека, вспыхнувшего когда-то мощно и ярко и сгоревшего быстро. Пепел презрения ко всему, что еще живо, нормально (даже к обычным словам). Или трескучие искорки азарта при упоминании карт или водки. Или разгоревшийся было огонь в монологе о человеке. Правда, монолог больше смахивает на пьяный бред, нежели на манифест свободного человека, хотя именно в пьяном бреду русскому человеку порой приходят на ум пронзительные выводы экзистенциального уровня. От этого наваждения Сатин избавляется очень быстро и даже с удовольствием, присоединяясь ко всеобщей великолепной пьяной пляске. А его финальное обращение к погибшему Актеру — «Эх, испортил песню… дур-рак» — звучит не как досада гордого сверхчеловека, а как стон, как последнее «прости» тому, кого он невольно опалил до смерти. Такие вот Сатин и Лука, такой вот Горький появились на улице Чаплыгина, в доме, куда Алексей Максимович частенько захаживал к своей бывшей жене Екатерине Павловне Пешковой и где 25 лет назад в грязном подвале, похожем на ночлежку, несколько ненормальных стали делать театр. | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
