МХТ им. А. П. Чехова: Голая правда

Хорошо помню шок, пережитый в конце перестроечных 80-х. Роман «Жизнь и судьба» уже подзабытого к тому времени советского писателя Василия Гроссмана, чудом (по-другому и не скажешь) изданный, вызвал чувства мало с чем сравнимые — изумление мешалось с восторгом, выводы и мысли, в нем содержащиеся, что называется, сносили крышу и уводили к таким горизонтам, от которых кружилась голова. Тут все сошлось: и судьба книги (закончена в 1960 году, была изъята органами, но один экземпляр все же попал за границу и был там напечатан в начале 80-х), и перемены в стране, и мощь литературного высказывания. Трагический, насыщенный войнами и идеологическими противоречиями ХХ век отразился в этом романе, как в зеркале. Сейчас на дворе век XXI, эйфория и былой восторг забылись, властителями массовых дум стали Оксана Робски и Сергей Минаев, роман «Жизнь и судьба» мало кто перечитывает, а это значит, увы, что литература никого ничему не учит. Во всяком случае, теперь, во времена бурного накопления капитала.

Мы (несколько театральных критиков, приехавших из Москвы) шли на вокзал после спектакля, размахивали руками и страстно пытались понять, отчего тот незабытый шок не повторился. Ни до чего не договорились, но я лично думаю вот почему — все то, что Додин вычитал у Гроссмана, мне тоже хорошо знакомо, не забылось, еще тогда внятно сформулировалось. Откуда потрясению взяться? Вот «Короля Лира» шекспировского он поставил так, что пьеса как будто заново тебе открылась, а в его «Жизни и судьбе» ничего неожиданного нет, со всем соглашаешься, головой киваешь, ценя точность инсценировки и мастерство режиссуры. На это мне скажут, что Додин ставил спектакль как раз для тех, кто запоем читает Минаева и ни о чем таком до сих пор не задумывался. Для молодых людей, в жизнь входящих (недаром работа эта начиналась со студентами на курсе и только потом перекочевала в театр), чтоб знали и понимали что-то о жизни и судьбе своих родителей и дедов. И на это мне нечего возразить. Захотят ли смотреть, вот вопрос. Не думаю, что Лев Додин надеялся кого-то чему-то научить своим новым спектаклем. Он поставил его просто потому, что не мог не поставить. Прочел его лет двадцать назад и заболел.

Такого рода многостраничные романы-эпопеи Додин уже ставил. Абрамовские «Братья и сестры» — самый, пожалуй, знаменитый его спектакль — идет в два вечера, «Бесы» Достоевского показывают в течение целого дня, часов десять с перерывами на обед. Режиссер переносил на сцену эти романы со всеми подробностями, боясь упустить живую ткань происходящего. Он мог и тут пойти по такому же пути, но поступил иначе. Из двух слов «жизнь и судьба», вынесенных в заголовок, он решительно выбрал судьбу, сосредоточился на обобщениях и выбросил подробности — уложил в три с половиной часа. Для него было важно мысль, поразившую когда-то в самое сердце, выразить. Тут не житейская история представлена (когда есть кому сочувствовать и сопереживать), тут философское, метафизическое высказывание виртуозно мизансценировано. Задача эта требует большого актерского (и зрительского) самоотречения, и она пока, на премьерном показе, не вполне выполнена. Артисты время от времени хватаются за привычное переживание, а зритель (и я, надо понимать, из их числа) расстраивается от недостатка душевного волнения. И то и другое новому додинскому спектаклю никак не подходит.

Жесткая металлическая сетка для волейбола пересекает сцену по диагонали (сценография Алексея Порай-Кошица), но она ничуть не отделяет лагерников каких-нибудь Освенцима и Норильска от прочих персонажей. Она их объединяет. Безликие узники сталинских лагерей строятся на перекличку (у них нет фамилий, только номера), а потом маршируют по сцене под шубертовскую «Серенаду», присаживаются на кровать, стоящую в квартире физика Штрума (теперь это лагерный барак), получают баланду откуда-то из недр его массивного буфета. Через минуту то же самое проделывают заключенные немецкого лагеря — перекличка, Шуберт, марш, барак. Миры эти легко проникают друг в друга, муж с женой в любовном объятии лежат на кровати, а рядом заключенные спорят, права ли партия, уничтожающая невиновных. Одним словом, разницы никакой — фашистский режим или сталинский, все едино, и тот и другой держится на подавлении человека. Здесь все заключенные, даже те, кто пока на свободе. В сущности, вот она мысль, Гроссманом так внятно и мощно выписанная. Додин очень выразительно и наглядно ее представил.

Из гетто на Украине мать физика Штрума (Татьяна Шестакова) пишет сыну письмо, у Гроссмана это отдельная глава (так и называется «Последнее письмо»), Додин разбил его на фрагменты, время от времени озвучивая на протяжении всего спектакля. Тут и Штрум, и его родные, и его враги как-то вдруг начинают приплясывать под еврейскую песенку и руками так нелепо и гротескно вертеть, и ясно, как на ладони, — всех их (семитов и антисемитов) ждет эта участь, участь гонимого, преследуемого народа. Из толпы в спектакле выделен один — ученый Виктор Павлович Штрум (Сергей Курышев). Для того чтобы отчетливо было видно, как ломала людей система. Сначала вот он, герой, непокаявшийся на общем собрании, потом он же, испытывающий восторг от звонка Сталина (упоение от близости к власти, как оно знакомо), даровавшего самое главное — возможность работать. Ну и, наконец, еще один шаг, последний — письмо с обвинениями в адрес сидящих коллег и родственников подписать, и все, нет человека. Публике предъявлена простейшая схема превращения живых людей в послушные шестеренки. Поняли? На том и конец. Вот разве что выйдут еще раз заключенные — в руках трубы, Шуберта слаженно выдувают. Им скомандуют раздеться и голых, бодрым шагом, под музыку, на смерть отправят. Так ведь и Штрум на наших глазах умер, хотя вроде бы в живых остался.

Слово «схема» к спектаклю Додина очень подходит, и не надо искать в нем отрицательного оттенка. Речь о стилистике. Она непривычна и, понятное дело, нелегко далась. Режиссер вычленил из огромного романа самую суть и попытался представить ее сухо, без эмоций, как на графическом рисунке. Тут чем жестче, отчетливее, тем лучше. Мысль на сей раз оказалась для него важнее живой жизни.

Пресса

Аргентина далеко, а МХТ рядом, Геннадий Демин, Трибуна, 6.02.2013

Он в Аргентине, а Ленин — в Польше, Григорий Заславский, Независимая газета, 24.12.2012

Двое на корриде, Дмитрий Морозов, Культура, 5.04.2007

Голая правда, Итоги, 2.04.2007

Как все нервны, Елена Дьякова, Новая газета, 11.04.2002

Эх, залетная, Антон Красовский, Независимая газета, 10.04.2002

Свидетели любви и смерти, Марина Давыдова, Время новостей, 9.04.2002

Лев Додин показал свою «Чайку», Алена Карась, Россиская газета, 7.04.2002

«Чайка» в белых простынях, Газета.ru, 5.04.2002

«Уже проститутки выглядят по-другому, но человеческое унижение стало еще безысходнее», Артур Соломонов, Газета, 4.04.2002

АФИША	БИЛЕТЫ	СПЕКТАКЛИ
ТРУППА	ИСТОРИЯ	КОНТАКТЫ