Найди силу в себеА. Бочаров, Комсомольская правда, 15.06.1973 Неуемная страсть к накопительству и опустошительное пресыщение накопленным — два давних социальных недуга, способных поражать неустойчивые души.Эта хищная роль вещей — и когда хочется иметь их все больше и больше, и когда человек не знает, как ими разумно распорядиться, — стала предметом комедии М. Рощина «Старый новый год», где перед нами проходят две семьи — Себейкина и Полуорлова. Один из них одержим жаждой приобретать, второй, наоборот, надумал выкинуть всю нажитую мебель, «опроститься». Спектакль по этой пьесе поставлен во МХАТе Олегом Ефремовым и режиссерами-стажерами О. Герасимовым и В. Сергачевым. Отрадно, что МХАТ в нынешнем сезоне столь активно, в столь разных аспектах обращается к проблемам современности. Название пьесы вроде бы нейтрально обозначает лишь день действия — 13 января; перед каждой картиной на авансцену выплывает декорация огромной, празднично украшенной елки. У людей праздник, наступила новая жизнь: для Себейкина в новой квартире, куда все вносят и вносят дорогие символы благополучия — холодильник, пианино; для Полуорлова — в гулких, просторных комнатах без мебели. Но, конечно же, название таит и символический смысл: вот и наступил новый год, новый этап, а все в жизни выведенных на сцену персонажей грозит остаться прежним. Новый год может обернуться для них еще одним старым годом. И заключительную реплику «постороннего» старичка Адамыча Е. Евстигнеев, играющий с блестящим едким юмором, произносит, смешно коверкая слова, с вопросительной, а не утвердительной интонацией: «Финита ли комедия?» — окончилась ли комедия? В пьесе нет скоропалительно-лучезарного исправления отрицательных персонажей — исправления, которое способно лишь разоружить зрителя кажущейся легкостью избавления от мещанства. Создатели спектакля не захотели освобождать зрителя от необходимости самостоятельно мыслить, самостоятельно оценивать. А известно, что нравственные истины, постигнутые по собственному здравому размышлению, обычно оказываются прочнее и устойчивее тех, которые восприняты в Виде готовых рецептов или прописей. Горький проницательно заметил в «Заметках о мещанстве»: «Не ищи защиты от силы, враждебной тебе, вне себя — умей в себе самом развить сопротивление насилию». Эту задачу и стремится реализовать театр. Наибольшее впечатление в спектакле производит В. Невинный в роли рабочего из артели «Буратино» с «истолковывающей» — по законам комедийного жанра — фамилией Себейкин: «Снегоочиститель и то на себя гребет»,- выражает он свою жизненную заповедь. Упоенно, азартно, с ликующей верой в свою правоту хочет этот загребущий работничек из артели игрушек внушить, что он не просто рабочий, а, так сказать, принципиально рабочий: не лезет в мастера, не повышает себе цену общественной деятельностью. Отработал свои часы — и живи в собственное удовольствие, обставляй квартиру, благо получил новую, просторную. Правда, в похмельное послепраздничное утро — когда на водку уже и глядеть противно — Себейкин испытывает и кратковременную вспышку злобы против «обарахления», и столь же недолгие угрызения совести: а не закончить ли все-таки вечернюю школу, не занять ли все-таки беспокойную должность мастера. Но ничего ему пока не свершить — для этого нужен не одноразовый толчок, не горькое утреннее похмелье, а сознательные и целеустремленные усилия, на которые он пока не способен. Ведь Петр — и своего рода агрессивный носитель мещанской психологии, и, в известной мере, ее жертва. Вроде бы антиподом ему представлен интеллигент-конструктор по интерьеру Петр Полуорлов в исполнении А. Калягина. Тот решил вообще избавиться от вещей, полагая, будто свобода от быта даст ему некую «духовную свободу» — правда, неизвестно, какую, и неизвестно, зачем. В сущности, он проходит в своем бунте такую же эволюцию, что и Себейкин в своем триумфе — точнее, совершает такую же пробежку по кругу. И тоже остается «при своих». Настойчиво, подбираясь с разных сторон, то прибегая к фарсу, то - к сожалению, слишком редко — поднимались до обобщающего сатирического гротеска, показывает (театр те нравственные вывихи и уродства, к которым ведет недостаток духовной культуры при материальном достатке, ниспровергает «философию» обоих героев. Пожалуй, явственнее всего развенчивается она в переимчивом поведении детей. «Мое! Мои игрушки! Мое пианино!» — оглашенно вопит дочь Себейкина. А одиннадцатилетний отпрыск Полуорлова бросает учебники в мусоропровод, требуя и себе «свободы» — свободы от посещения школы. Жажда накопительства и пресыщение достигнутым не противостоят друг другу, а прекрасно уживаются рядышком. И это с предельной, почти графической наглядностью выявляется в спектакле. В первом действии мы последовательно перемещаемся из квартиры Себейкина в квартиру Полуорлова, во втором — на разделенной пополам сцене водружены рядом смежные кухни обеих квартир, и течение событий легко переключается от одной семьи к другой. А завершающая картина второго действий происходит в бане, где, как известно, все равны, все, что называется, голенькие. Там-то оба «антипода» находят общий язык, хмельно признаются друг другу во взаимном уважении. И символом этой похожести становится пустячная вроде бы деталь: они, не заметив, надевают рубашки друг друга. Поменяли рубашки — и новое обличье в такой же мере «к лицу» каждому из них. Пытаясь как можно более четко построить развитие сюжета, драматург порой слишком уж дотошно выстраивает все действие на параллелях: с неуклонной тщательностью соотносятся сцены, перекликаются реплики, одинаковы имена в семейных парах, сходны даже своеобразные «тени» центральных персонажей — совсем уж никчемный Вася у Себейкина и никудышный эстрадный артист Гоша у Полуорлова. Временами эта внутренняя организованность, соотнесенность перестает быть гармонией, оборачивается заданностью. Наверное, все происходящее с героями оказалось бы непомерно рассудочным, не будь оно с такой энергией погружено в быт, в точно наблюденные и с незаурядной выдумкой, темпераментно воспроизведенный детали, штрихи, реплики. «Второстепенные» персонажи — жены, дети, родственники — воссоздают тот микроклимат, который так сильно, хотя по внешности и малозаметно, влияет на поведение и нравы людей. И здесь М. Рощину удалось выхватить некоторые весьма колоритные фигуры, чем с очевидным успехом воспользовались и Н. Шавыкин в роли «житейски-мудрого» тестя, и Е. Ханаева в роли «старого работника культуры», и К. Минина, с такой естественностью вошедшая в роль жены Себейкина. По не все характеры, особенно в окружении Полуорлова, столь пластичны и, я бы сказал, публицистичны. Не отразилась ли в этом некоторая нерешительность автора и постановщиков: то ли смелее опереться на сатирический гротеск, то ли ограничиться житейским правдоподобием? Наверное, М. Рощин и О. Ефремов только выиграли бы, если бы сатирические обобщения звучали в спектакле полнее, явственнее. Но и сейчас «Старый новый год», будучи, в сущности, бытовой комедией, обыгрывающей смешные житейские ситуации, пробуждает в зрителе ту благородную тревогу — а достойно ли я сам живу? — которая и составляет главный эстетический эффект всякой истинной комедии, соотносящей времена и нравы. Пресса Александр Калягин о спектакле «Старый новый год», Александр Калягин, Из книги «Александр Калягин», 2002 Театральный разъезд, Виктор Комиссаржевский, Известия, 29.06.1973 «Старый новый год», М. Строева, Вечерняя Москва, 28.06.1973 Найди силу в себе, А. Бочаров, Комсомольская правда, 15.06.1973 Увеличивающее стекло?, Ольга Кучкина, Московский Комсомолец, 9.06.1973 «Старый новый год», Труд, 6.06.1973 Многоуважаемый зеркальный шкаф?, Галина Кожухова, Правда, 25.05.1973 | ||
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
