Наедине со всеми | Групповой портрет с тамадойСергей Николаевич, «Неделя», № 4 (1400), 1987 Мне нравятся пьесы Александра Галина. Есть в них насмешливая уверенность мастера, умеющего с первой же реплики задать нужный ритм и тон, закрутить интригу попричудливее, срежиссировать броские драматургические мизансцены, придумать эффектный финал. Только так и нужно писать для театра, если хочешь иметь успех. Только так и надо работать, если хочешь, чтобы каждый сезон открывался твоей новой пьесой. Галин расчетлив, как опытный продюсер, и, что сегодня крайне важно, его драматургическое мышление неотделимо от режиссерского. Быть может, поэтому Галина так охотно ставят и на академических сценах, и в самодеятельных студиях (в одной Москве за самое последнее время состоялись три премьеры по его пьесам, на подходе еще две!). К тому же у Галина (актера по первой своей профессии) редкий дар перевоплощения: он умело обживает самые невероятные, самые немыслимые «предлагаемые обстоятельства». Быть может, потому его пьесы так любят играть.По самым глубинным основам своего творчества Галин моралист, «резонер», недоверчиво взирающий на жизнь большого города и втайне тоскующий по родному Курску, откуда он уехал уже так давно. Этой грустью преуспевшего и уверенного в себе человека окрашены едва ли не все пьесы Галина. И «Ретро», где герой, не стерпев пустоты одинокого столичного житья, отправляется вместе с престарелыми невестами в розовеющую закатную даль все того же Курска. И «Восточная трибуна», где сюжет разворачивается на руинах детства и юности неудачливого музыканта, оказавшегося на гастролях без оркестра, но с чемоданом дефицитных шмоток на продажу. И «Тамада», где как будто никто никуда и не уезжает, однако героям дано осознать, как оскудела чаша жизнь в постоянной гонке за престижем, как отзываются в ней и мстят за себя порванные связи, прерванные традиции, девальвация вечных человеческих ценностей. Все это горькие пьесы, в которых серьезные размышления принимают форму случая, изящного, смешного анекдота, театральной шутки. Их заманчиво разыгрывать под смех и овации зала, труднее постигнуть неявный, потайной смысл происходящего. Думается, что именно такова была цель режиссера Камы Гинкаса — постановщика «Тамады» на сцене филиала Московского Художественного театра. Первое впечатление от спектакля: блестящая постановка, чудесные актеры, замечательная сценография Давида Боровского. Давно мы не смеялись так много, давно уже время в театре (три с половиной часа!) не пролетало так быстро. Зрители в восторге. Аншлаг! Собственно, что к этому можно еще добавить? И нужно ли? Однако замысел Гинкаса совсем не просто поддается расшифровке. Начнем с того, что Гинкас демонстрирует нам редкую теперь в театре модель артистического коллектива — или, иными словами, он создает ансамбль. В спектакле фактически нет «звезд», хотя заняты едва ли не самые известные мхатовские актеры. В нем нет и статистов, хотя спектакль непривычно многолюден. …На сцене, отраженная в немытых зеркалах, гудит, шумит, гремит вилками и бокалами свадьба. Такая не слишком шикарная свадьба с немолодым женихом Петей, с не очень-то красивой невестой Катей, с многочисленными родственниками и сослуживцами. Единственная роскошь их торжества — грузинский красавец, тамада Гиви, нанятый по прейскуранту ресторана «Урал» для произнесения тостов и создания атмосферы непринужденности и веселья. Но веселья не получится, потому что Катя узнает в Гиви свою первую, тайную любовь Гену — бывшую звезду актерского училища и, забыв обо всем на свете, сбежит с собственной свадьбы, чтобы ночью прийти к нему и рассказать о своей великой любви. А Гена, он же Гиви, грустный, потерянный, будет слушать ее страстный лепет почта безразлично… Ему хватает и своих проблем. Все эти остроумные и неожиданные сюжетные ходы Гинкас оставляет практически без внимания. У него, повторяю, другая задача — создать законченный групповой портрет в интерьере ресторана «Урал». Здесь каждый существует сам по себе, в бытовой достоверности облика, манер, типажа. При этом никаких фельетонных монстров и гротесков — все абсолютно нормально и узнаваемо. Например, эта администраторша Люба, застегнутая на все пуговицы своей начальственной униформы, с вежливым и строгим голосом и мертвой хваткой (отличная работа Л. Кудрявцевой), или дитя брейк-данса, маленькая злючка (И. Юревич). Калейдоскопическая по обилию лиц пьеса, уверенно двигаясь от сцены к сцене, вынуждает режиссера спешить, давать крупные планы изредка и быстро. Но и в те считанные минуты, которые отведены каждому в строго рассчитанном регламенте представления, мы успеваем узнать его судьбу, прошлое, настоящее. Так дано отыграть одинокую женскую неприкаянность, пьяный надрыв и удаль в крошечной роли Лизы восходящей звезде МХАТа Елене Майоровой. Так есть свой крупный план и бенефисная минута и у Владимира Кашпура, играющего неутомимого отца жениха, и у трогательной, поразительно естественной и безыскусной Людмилы Дмитриевой в роли Кати. Запомнятся моментально типизированные лица гостей, их дряхлая «цыганочка» и мускулистый, упругий брейк. Такие танцы не сочинишь, такие лица не нагримируешь. Они словно бы даже не из мхатовской труппы. Они из самой гущи жизни. Наверное, поэтому так трудно выделиться на их фоне даже в главной роли, поэтому так трудно овладеть галинскому тамаде инициативой на свадьбе, срежиссированной Гинкасом, повести действие, создать вокруг себя электрическое поле всеобщего притяжения, восторга и поклонения, как это предписано ему по сюжету. Гиви — фигура куда более сложная, чем все остальные персонажи. Он не ресторанный холуй и циник. Он несет на себе невидные под гримом записного весельчака ожоги унижений и обид, полученные за свадебными банкетными столами. Однако, выстраивая сложные контрапункты тем, стараясь выдержать ритм то затихающего, уставшего, то вновь набирающего силу и громкость веселья, режиссер, как мне показалось, не принял всерьез печальную дилемму галинского героя. Б. Щербаков и В. Симонов, играющие главного героя, что называется, «типажны» — они хорошо выглядят, но для тамады, каким он заявлен в пьесе, этого недостаточно. Не получилась, на мой взгляд, и роль Нины — коллеги Гиви по сфере обслуживания и его бывшей жены. Задуманная как символ фатальности, как белокурый ангел смерти, появляющийся в черных траурных одеждах, Нина в исполнении Е. Прокловой лишилась метафорической многозначности. Актриса играет просто женщину, которая любит, ревнует, страдает и еще подрабатывает как исполнительница надгробных речей на панихидах. Тоже служба, не хуже прочих. Никаких пугающих красок, никакой фатальности в ее игре нет. И все же в этом спектакле, демонстративно отвергшем ставку на «звезд» и культ героя, есть свои, скажем так, неформальные солисты. Это местные музыканты — «человек-оркестр» Симон и его безголосая напарница Ирина с шикарным псевдонимом Минелли. Бранчливый дуэт Александра Калягина и Екатерины Васильевой прекрасен. Мне кажется, ничего подобного мхатовская сцена не знала со времен «Милого лжеца». И, конечно же, это Реваз — прирожденный тамада, настоящий грузин, «наместник бога за столом». Его играет Иннокентий Смоктуновский. Он появится незаметно в середине второго акта в толчее все тех же гостей, привычно топчущихся в перерыве между едой на второй уже свадьбе. Он начнет танцевать, но не сумеет попасть в ритм слишком быстрой и громкой ресторанной музыки. Он деликатно попросит Симона играть потише и даже предложит деньги, но нарвется на грубость и обиду. Всем своим обликом, манерой, фигурой, интонацией и строем речи, выбором жестов, пауз, слов Смоктуновский демонстрирует совершенно иной человеческий тип, какую-то чужую для завсегдатаев «Урала» породу. Его Реваз и есть любимый галинский провинциал, не потерявший духовной связи с прошлым, не утративший своих корней, не забывший традиций и обычаев предков, а главное — каких-то вечных понятий о ценности, о красоте и достоинстве жизни. Актер, как всегда, укрупняет масштаб своего героя. Содержанием, сутью Реваза становится сама Честь, само Благородство, которые снизошли — словно с неба спустились — в этот ресторан. Но оказывается, что Реваз здесь никому не нужен со своей велеречивой искренностью. Он только раздражает своей щедростью и широтой. Его присутствие в «Урале» столь же неуместно, как если бы вместо Ирины здесь стала петь та, у которой она позаимствовала знаменитую голливудскую фамилию. Дешевенькая копия гораздо милее и желаннее, чем музейный подлинник. Фальшивка котируется выше, чем оригинал. Всех устраивает подделка, все приноровились к стереотипу. Все ждут Гиви. И он придет, запыхавшись. Он не мог не прийти (жених обещал приличные деньги). Он с ходу примется за свои дежурные тосты и впервые потерпит с ними фиаско. Дуэт-поединок тамады мнимого и подлинного — высшая и лучшая минута спектакля. Произошло то, о чем мы и не помышляли, от чего давным-давно отвыкли в театре. Мы сострадали. Нам было больно. Мы пережили катарсис, видя, как мучительно подбирает и не находит слова этот парень с наклеенными усами, как растеряны гости, замершие с поднятыми бокалами, как несчастен этот «наместник бога за столом», простирающий руки к своему наемному коллеге и восклицающий с каким-то лировским отчаянием: «Зачем ты опозорил нас? Кто твои родители?». С присутствием Смоктуновского на сцене раскрываются истинные возможности театрального искусства, его главное предназначение и подлинный смысл. Тут постигаешь лирическую тему Галина, его тайную боль и сочувствие всем потерянным, всем не нашедшим себя, всем одиночкам. Тут становится очевидным внутренний пафос человеческой и художнической позиции Гинкаса, его порыв к единению, его максималистская мечта о подлинном ансамбле, способном хотя бы ненадолго сплотить людей, вызвать то коллективное чувство сопричастности миру, которое, наверное, и возможно сегодня только в театре. Пресса Не хлебом единым, Нина Агишева, Правда, 22.02.1987 Колоратурный контрабас, Мария Седых, Литературная газета, 28.01.1987 Групповой портрет с тамадой, Сергей Николаевич, «Неделя», № 4 (1400), 1987 «Горько!», Юлий Смелков, Московский Комсомолец, 28.12.1986 Премьеры будущей недели, Вечерняя Москва, 25.10.1986 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
