Наедине со всеми | Колоратурный контрабасМария Седых, Литературная газета, 28.01.1987 Пьеса и спектакль, о которых пойдет речь, довольно необычны. На сцене воспроизводится ход свадьбы со всем ее ритуалом, запрограммированными выступлениями и незапрограммированными неожиданностями, на которые так щедра жизнь. Необычная форма спектакля породила и несколько необычную рецензию на него, как бы продолжающую тот разговор, который начат авторами «Тамады».Как часто мы повторяем в последнее время: рутина, пассивность, застойные явления нашей жизни. А как они выглядят, эти самые застойные явления, какой у них вкус, запах, цвет? В какие формы они отливаются, какие у них ритуалы? Что едят, поют, пьют, что любят и ненавидят в застойные-то времена? Впрочем, с тем, что и сколько пили, уже разобрались, даже зарифмовали почти: застой — застолье. «Хорошо сидим» — как заклятье повторяли. А можно так: «Хорошо сидим?» И уже хором: «Хо-ро-шо!» А главное — хорошо хором, хором лучше, чем соло. Спокойнéе. Итак, сидим. Московский Художественный театр пригласил нас на свадьбу. Столы расставлены буквой «П», накрыто, «нóлито». Ну, правда, извините — филиал. Могло быть побогаче. Да в старом здании еще ремонт не кончен, а на Тверском другая свадьба гуляет, серебряная. Не обессудьте, заходите, артистов пригласили, некоторых вы даже узнаете, будут и народные. Так что все как у людей — язычок, рыбка: если не облапошат, будет и вырезка, но это позже. А пока заминки, накладки, свет в зале то включат, то выключат. А чего ждут, почему не начинают? Ах, тамаду? Верно, и пьеса ведь называется «Тамада». Прервемся. Есть мнение, что читатель, не имевший счастья быть приглашенным во МХАТ на свадьбы, не поймет нашего репортажа. Включите свое воображение, постарайтесь вспомнить: каждый из вас хоть раз в жизни гулял на шумной «ресторанной» свадьбе, где большинство не знает друг друга, где перемешаны возрасты, социальные статусы, темпераменты и представления о том, как «надо». Свадьба — своеобразный, стихийный срез общества, где, как в романе, умеющий смотреть и видеть может многое узнать о сегодняшнем дне. Два акта спектакля — две свадьбы. Персонажи — женихи, невесты, родственники, гости и обслуживающий персонал. Все четко поделено, у всех свой сюжет. И как говорит один шутник: «Дальнейшее показывает будущее». Снят ресторан, чтобы было красиво и торжественно, было что вспомнить и молодым, и гостям, чтобы не хуже, чем у людей. Приглашен тамада — оказывается, теперь так «носят». Гиви — знаменитый тамада. Конечно, Гиви. Мягкий акцент, черные усики, парик, веселый — правильно, грузин. Не обидим ли мы грузин? При чем здесь грузины? Ведь на московской свадьбе приклеили усики, изменили голос, чтобы стать на время изящными и артистичными, как грузины. А сами-то мы как? Мы не знаем. Мы что, сами и сказать не можем? Мы уже давно говорим: «Хочу поднять тост» — косноязычие проклятое. Вот так сюжет, вот так темка для спектакля! На других сценах призывают: «Говори!» — а на этой нанимают специального человека, профессионала (по накладным, от фирмы «Заря» работает), чтобы он за нас говорил. Нет, это еще не сюжет, это лишь завязка, сюжет прорастает вглубь, оборачивается косноязычием чувств. Вот когда спектакль обретает силу и мощь. В его свадебном многолюдном гомоне не теряется ни один голос. Сколько надобно мастерства драматургу, режиссеру и артистам, чтобы зазвучал этот театральный «сумбур вместо музыки»! Сколько потребно любви, чтобы шершавую эту реальность, ощущая кончиком каждого пальца, не разгладить, не приукрасить, а заставить дышать! …Действие спектакля тем временем движется, сюжет разворачивается. Жанр все еще не определен. Да какой у свадьбы сюжет, одно только сквозное действие — от закуски к горячему. И может ли быть жанр у ритуала? И тут между переменой блюд появляется новое лицо — Женщина в черном. Леденяще прекрасна. В каком жанре Смерть является между переменой блюд? Вообще-то, у героини есть имя, и сюда пришла к мужу, к Гиви-Гене, они ссорятся, она — ревнует. Такая проза, при такой красоте и такой профессии! Право, не знаешь, как сказать — профессия у нее или должность. Они с мужем коллеги, только она говорит за нас на похоронах — «черный тамада». Быть может, это предназначение, даже миссия? Миссия говорить за нас? А что же мы? Мы сидим, мы стоим в скорбной толпе. Мы что же, и сказать не можем? Почему? Есть сценарий, он утвержден, всему свое место и время. Надо только вовремя дать команду. Откуда мы знаем, ведь не все читали сценарий. Сидите спокойно. Вас обслужат. «Кушать подано» — чьи это слова? Артистов и официантов. Что за союз такой новый? Старый союз. Кушать подано, песни поданы, танцы поданы, слова поданы, поздравления поданы. Звучит траурная мелодия, родные и близкие попрощайтесь… простите, мы сбились, поздравьте молодых. Тамаде и его жене принадлежат слова, но мысли и чувства должны быть наши, ведь наша жизнь протекает между его свадьбами и ее похоронами. Так и они ведь наши, из нас, для нас — артисты. И нашей жизни аккомпанирует вон тот брюзжащий музыкант Симон, что сидит в левом углу у портала и называет себя «человеком-оркестром», а наши песни озвучивает безголосая эта певица, экзотический цветок ресторанных прерий — Ирина Минелли. От нее глаз нельзя оторвать. Ее нелепая фигура, полнота, с которой она проживает каждое мгновение, и ее песни — Быть может, камертон этого спектакля. Когда ее душа говорит с нами, преодолевая внутренние барьеры, борясь с природной застенчивостью, силясь избыть накопившуюся боль одиночества, а наружу вырываются, словно самые заветные слова. «Кара-кара-кара-кара-кара-кум», то эти бессчетно повторяющиеся «кара», положенные на музыку и зовущиеся лирической песней, воспроизводят «безъязыкость современности» в такой трагической беспомощности, что наш не успевший выплеснуться смех сводит скулы. Брейк-данс, самозабвенно танцуемый молодежью «второй» свадьбы, логически и зрительно завершит, закрепит в наших чувствах отказ от ничего не значащего слова. Среди язвительных насмешек, которыми осыпает Симон партнершу, одна особенно удачна своей абсурдной точностью — «колоратурный контрабас». Вот инструмент, под музыку которого мы проживаем этот вечер, вот жанр, в котором нас заставили просуществовать. В эмоциональной партитуре спектакля предусмотрено множество чувств — горечь и веселье, ирония и беззащитность, лукавство и простодушие, бесстрастность и жалость… Каждый выберет для себя. Я выбрала стыд и сострадание. Соединенные вместе, они рождали состояние сопричастности тому больному миру, с которым болеешь вместе. И смешались в финале танцы — цыганочка с брейк-дансом и еще черт-те что с притопом и прихлопом и мелькнула в последний раз чайка, будто случайно начертанная мелом на изнанке декораций, чтобы напомнить, откуда и куда мы летим. Мелькает белая чайка, музыка играет так громко, так весело… Заказывайте, заказывайте, застолье кончилось, но артисты еще не разошлись… Вас обслуживал Московский Художественный театр, драматург А. Галин, режиссер К. Гинкас, художник Д. Боровский, композитор Я. Якулов, артисты Е. Васильева, А. Калягин, И. Смоктуновский, В. Дементьева. В. Кашпур, О. Барнет, Л. Дмитриева, Л. Кудрявцева, В. Симонов, Е. Проклова, Е. Майорова и многие другие. P. S. Однако где же оценка? Думается, она не должна и не может быть однозначной, когда речь о таких сложных, неординарных спектаклях, как «Тамада». Наверное, у него будут сторонники, будут и противники, но ясно одно: «Тамада» продолжает лучшие традиции Московского Художественного театра и отражает те противоречия жизни, о которых обязан говорить современный театр. Пресса Не хлебом единым, Нина Агишева, Правда, 22.02.1987 Колоратурный контрабас, Мария Седых, Литературная газета, 28.01.1987 Групповой портрет с тамадой, Сергей Николаевич, «Неделя», № 4 (1400), 1987 «Горько!», Юлий Смелков, Московский Комсомолец, 28.12.1986 Премьеры будущей недели, Вечерняя Москва, 25.10.1986 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
