Наедине со всеми | Сражение в доме ОргонаН. Лейкин, Литературная Россия, 23.10.1981 Вот уже свыше трех столетий человечество смеется над жуликом и проходимцем Тартюфом, который, прикинувшись праведником, буквально ослепил Органа своим «благочестием» и воцарился в его доме, а, пожалуй, еще более — над самим этим недалеким и фанатично доверчивым французским буржуа, позволившим мошеннику так грандиозно себя одурачить. Смех этот весел, звонок, но отнюдь не благодушен, не легок. Ведь великий Мольер выставил в «Тартюфе» на осмеяние не только и не просто два человеческих характера, но - два типа, олицетворяющих собой категории нравственные: ханжество, лицемерие, ложь, разврат, корысть, наглость, с одной стороны, и фанатизм набожности, нетерпимость, глупость слепой веры в «праведность» обманщиков и плутов — с другой.Надо ли говорить, сколь долга, обширна и представительна сценическая история бессмертной комедии. И тем не менее театр не устает обращаться к ней с живейшим интересом как к поистине неисчерпаемому источнику сценического искусства. А впрочем, чему тут удивляться? Такова счастливая судьба многих гениальных драматических творений, дающих возможность все новым и новым поколениям художников вести с театральных подмостков образный разговор о жизни, об истинных и мнимых нравственны ценностях, о всегда первостепенно важной моральной сфере человеческого бытия. Столь же не остужен и зрительский интерес к «Тартюфу». Но. разумеется, лишь тогда, когда театр стремится в Мольере прочитать Мольера, то есть прочитать классику реалистически глубоко и непредвзято, словно впервые, а не превращать ее своевольно в повод для пресловутого режиссерского «самовыражения», не затуманивать ее домыслами и вместе с тем снять с нее напластования собственно театральных штампов, отказаться от расхожих «мольеровских» клише и погрузить зрителя в ее подлинную жизненность. Именно гак прочитал и воплотил «Тартюфа» в 1939 году Московский Художественный театр в спектакле, работу над которым начал К С. Станиславский и осуществил М. Н. Кедров. Прекрасной театральной легендой уже стал ныне этот спектакль, незабываемый непосредственностью и силой чувств и страстей мольеровских героев Поразившая всех идейно-художественная новизна того «Тартюфа», наверное, прежде всего в них и заключалась, в этих прямо-таки неистовых чувствах и страстях, из которых и вырастала во всей своей остроте моральная проблематика спектакля и которые в первую очередь несли в себе неповторимые и несравненные Оргон — В. О. Топорков и Тартюф — М. Н. Кедров. И вот новые Оргон и Тартюф появились сегодня на мхатовской сцене. Дело не в сравнении актерских талантов — каждый из них действительно по-своему неповторим, — а в том, что и как они выражают. И в этом плане новый мхатовский «Тартюф», поставленный Анатолием Эфросом, продолжает и развивает плодотворные традиции своего легендарного предшественника. К этому спектаклю приложимы вещие пушкинские слова об «истине страстей, правдоподобии чувствований в предполагаемых обстоятельствах». Страсти в доме Оргона, связанные с бесчинствами и домогательствами обнаглевшего лицемера и подлеца Тартюфа, режиссер доводит до высшей точки кипения, до сатирической гиперболы. Но они истинны, эти страсти. Ими обуреваемы не условные театральные маски а ля Мольер, а люди живые, чувствующие и действующие в конкретных жизненных мольеровских обстоятельствах. Из этих обстоятельств режиссер и актеры извлекают комизм положений, который используют для раскрытия характеров. Если уж Оргон — А. Калягин преклоняется перед Тартюфом, то до самозабвения. Умильно тая от восхищения, расспрашивает он о своем кумире, а перед ним самим просто стелется, влюбленно и преданно заглядывая ему в глаза. И тот же Оргон превращается в тигра, когда яростно защищает Тартюфа, доказывает его святость домочадцам, пытающимся раскрыть глаза главе семьи. Каждый из них делает это по-разному. Шурин Оргона Клеант — Ю. Богатырев, забывая о своей солидности и рассудительности, отчаянно жестикулируя, повышает голос и буквально, захлебывается от возмущения в своих филиппиках против Тартюфа. Разбитная, лукавая, сметливая горничная Дорина — Н. Гуляева откровенно и зло издевается над простофилей-хозяином. Прелестная, скромная, добрая жена Оргона Эльмира — А. Вертинская, пересиливая себя, свою гордость, свою брезгливость, с решительной самоотверженностью, хотя и не без окрашенного легкой иронией боязливого любопытства, проводит с Тартюфом пикантно-рискованный, но зато обнаруживающий всю его гнусность эксперимент-ловушку. Словно молодой, задиристый и крикливый петушок, наскакивает на распоясавшегося негодяя сын Оргона Дамис — М. Лобанов. А его сестра Марианна — Е. Королева надеется разжалобить, смягчить сердце отца слезами и лаской. Увы, до поры все тщетно! Калягинский Оргон неприступен и тверд, тем более что его поддерживает матушка, строгая, чопорная, властная, непримиримая к своим легкомысленным родственникам госпожа Пернель — А. Степанова. Оргон — Калягин даже снисходительно жалеет домочадцев: ведь им попросту недоступно то, что открылось ему, озарило его. А на деле жалок, уморительно смешон в своем роковом, опасном заблуждении он сам, этот нелепый, недотепистый человечек, то сбрасывающий, то вновь нахлобучивающий на себя пышный, завитый седовласый парик, то сладко млеющий перед предметом своего преклонения, то в гневе гоняющийся с палкой за своими оппонентами, а в финале, когда все становится на свои места, — такой растерянный, такой виновато-кроткий, такой раздавленный своим заслуженным позором… Все ясно и просто в этом спектакле: в дом Оргона пробрался враг — Тартюф, семья отлично видит, понимает низменность его натуры, его опасные притязания; и только сам хозяин буквально обезумел от своей непомерной любви к «святому» прохиндею и не желает никого и ничего слушать, готовый пожертвовать ради своего кумира даже женой и детьми; значит — война, война против лживого, жадного, развратного святоши и, естественно, против его ослепленного покровителя, но и за него, чтобы спасти, вырвать Органа из-под пагубного влияния беззастенчивого интригана. Сражение в доме Оргона — суть спектакля. И художник Д. Крымов предоставил для этого столь важного в режиссерском замысле сражения достаточное поле — всю сцену. Водруженная на ней огромная старинная люстра с мерцающими под колпачками свечами в начале каждого действия поднимается ввысь, и вся сценическая площадка, задрапированная по стенам мягкими тканями темно-бордовых и темно-золотистых тонов, отдается в распоряжение мольеровских героев. Вот уж где им просторно выплескивать наружу снедающие их переживания, бурлящие в них страсти — и в динамике действия, и в экспрессивных мизансценах, подчеркнутых чуть пряным историзмом красочных, прихотливых костюмов своего времени (художник по костюмам В. Комолова). Итак — сражение в доме Оргона. Сражение против зла, за правду. Все нарастает его напряжение, усиливается его накал. И сквозь переживший века комизм возникающих в нем ситуаций, сквозь одержимость противоборствующих сил все явственнее проступает нравственная доминанта спектакля, еще и еще раз осмеивающая, осуждающая безоглядную, фанатичную, а потому и непростительную доверчивость Оргона, вновь и вновь разоблачающая, обличающая все то скопище пороков, отвратительное вместилище которых — Тартюф. Но пора уже наконец сказать, кто же играет заглавную роль в новом мхатовском «Тартюфе». Представьте себе — Любшин. Да, да, тот самый всем —нам так хорошо знакомый, прежде всего по кинематографу, мягкий, тонкий, наисовременнейший С. Любшин И вдруг такая неожиданность — святоша Тартюф, образ, который, казалось бы, никак не вяжется со всем тем, что делал доселе С. Любшин в кино и театре, и никак не соответствует ни его актерской теме, ни его актерскому облику. Однако А. Эфрос не ошибся в своем выборе исполнителя на роль Тартюфа. Внутренняя жизнь С. Любшина в мольеровском образе очень интересна, насыщенна и точна, хотя поначалу, может быть, и не сразу привыкаешь к этому моложавому, сухощавому, сдержанно-самоуверенному Тартюфу, в чем-то даже не лишенному внешнего благообразия. Но чем дальше, тем больше становится ясным замысел режиссера и актера: показать обманщика и плута во всей его обнаженной серой (даже камзол и панталоны у него какого-то мышиного цвета) обыденности и непосредственности. Он и не шибко притворяется, Тартюф-Любшин. Он прямолинеен в своем лицемерии и ханжестве, потому что презирает всех, облапошенного им Оргона в первую очередь. Он примитивен и в своем плутовстве, и в своей надменной наглости, и в своих вожделениях. И поистине нужно быть Оргоном, чтобы не разглядеть его подлинной сущности. В этом еще одна важная нравственная мысль спектакля. Спектакля, где по ходу действия то и дело раздаются аплодисменты. Спектакля мхатовского по актерской яркости и щедрости. Спектакля мольеровского по духу и по страстности. Пресса Александр Калягин рассказывает о работе с Анатолием Эфросом, Александр Калягин, Из книги «Александр Калягин», 2002 Вечера с Мольером, Б. Галанов, Литературная газета, 16.12.1981 Смех и слезы Мольера, Николай Путинцев, Московская правда, 13.12.1981 Тартюф, Оргон и другие, Н. Шехтер, Комсомольская правда, 20.11.1981 Тартюф сбрасывает маску, В. Широкий, Советская культура, 13.11.1981 Сражение в доме Оргона, Н. Лейкин, Литературная Россия, 23.10.1981 | |
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ — КОНСТАНТИН ХАБЕНСКИЙ
