МХТ им. А. П. Чехова: Под знаком Весов

Под знаком Весов

Анатолий Смелянский, Московские Новости, 1.10.2002

Он родился в первый день октября семьдесят пять лет назад. При всей случайности астральных предначертаний многое в характере Олега Ефремова совпадало с традиционным представлением о людях, явившихся в мир под знаком Весов. Вергилий, Ницше, Уайльд, Лист, Лермонтов — это из ефремовских со-под-звездников.
Про знаки зодиака еще поговорим, но начну с коммуналки в Гагаринском переулке. Бывший начальник лагеря на Соловках и латышский стрелок, раскаявшийся троцкист и убежденный сталинист — всех «тварей» было по паре. И все не гнушались советоваться и даже исповедоваться перед Николаем Ивановичем Ефремовым, верующим, беспартийным спецом, служившим по финансовой части. Ломалось время, заново кроилась история, вовсю готовили «Краткий курс». Печка работала беспрерывно, обитатели коммунального ковчега жгли старые книги, газеты, журналы и документы. Про свой «ковчег» Олег Ефремов мог рассказывать бесконечно, не только рассказывал, но и показывал своих соседей, восхищался разнообразием и социальной яркостью человеческих особей. Там, в Гагаринском, были получены главные уроки социального поведения и выживания. Арбатский двор вводил своих детей в советское дворянство.

Родившийся под знаком Весов, он всю жизнь балансировал на краю пропасти. Презирал многое в строе советской жизни — и был одним из самых обласканных детей этого строя; окруженный бесчисленными приятелями и поклонниками, укрощал бесстыдную публичность актерской профессии часами и днями уединенной жизни, чтения, размышления; уходил в легендарные загулы, но каким-то непостижимым образом их регулировал, находил и там свой порядок. Обладал очевидным инстинктом вожака, понимал, как вести за собою актерскую массу, гармонизировать их интересы. Полагал, что миром правят те же законы, которым подчинен театр. На вопрос, мог ли он быть на месте Ельцина, отвечал: «Запросто. Напрячь их всех — и пусть работают». Умел «напрягать» всех, кто с ним работал. Внушал доверие не просто серьезностью, но фанатичностью отношения к театру. Историю про то, как он, студент второго курса Школы-студии, расписался кровью в верности Станиславскому, рассказывал с улыбкой, но по сути дела этой юношеской клятве оставался верен до последнего дня.

«Надо ТЕАТР делать» — слово театр набиралось таким голосовым курсивом, который не оставлял сомнения в том, что тут его пожизненное дело и забота.

Я не знал его в лучшие годы, то есть в годы «Современника». На тех снимках у него и лицо другое, и улыбается он другой улыбкой. В мхатовские времена он напоминал чеховского Иванова, который надорвался под непосильной ношей. Смоктуновский эту важную свою роль почему-то не любил, но великолепно передавал то, что внушил, чем заразил его Ефремов. Режиссеру нравилось ограбленное пространство ивановского дома, придуманное Давидом Боровским. Ни присесть, ни прилечь, и вот мается человек, места себе не находит, а по периметру пустой сцены корявые ветки осеннего безлиственного сада, как бы проросшие метастазами сквозь стены барского дома. Редко пускавший в искусство человеческую свою лирику, он «Иванова» безусловно на себя примеривал. Ставил спектакль о том, как человек попадает в депрессию и не может из нее выбраться. Он ставил спектакль о затяжной депрессии нашего общего поганого времени, которое теперь именуют ласковым словом «застой».

Природой он был заряжен на долгую жизнь. Когда врачи осматривали его в юности на предмет спортивной карьеры, то ему одному посоветовали заняться марафоном. Он возглавил МХАТ в сорок два года. Тридцать лет занял мхатовский марафон, который надорвал его силы и душу. Ему казалось, что, разделив огромную труппу надвое, он свою ношу облегчит. Вышло наоборот. Начался разлад с теми, что ушли с ним в Камергерский переулок. Меньше всего эта группа напоминала естественно родившийся театр. Чеховский МХАТ возник не от любви, а от отчаяния. Тогда казалось, что распадается МХАТ СССР им. Горького, а оказалось, что распадается страна, которая дала ему зычное имперское имя.

В последние его годы о нем часто писали как о Брежневе, издевались, куражились. А у него легкие отказывались работать, он сгибался пополам, чтобы добыть глоток воздуха (эту сцену подарил Маше — Лене Майоровой в сцене прощания с Вершининым в «Трех сестрах»). От недостатка кислорода случались мгновенные выключения сознания. Однажды в такую черную секунду упал в обморок, сломал ключицу. Казалось, не выживет. Наутро мелкий театральный провокатор решил повеселить читателей самой независимой газеты заметочкой под названием «Прыг-скок — и в больницу». Когда О. Н. не стало, «прыг-скок»-ребята начали лить крокодиловы слезы. Как в «Годунове», которого О. Н. знал наизусть. «Они любить умеют только мертвых». Теперь бы он смог по-новому оценить дальнобойную силу пушкинской строки. Но ведь и эта посмертная «любовь» не к покойному, а к себе самому. «Одиночество Ефремова мучило меня», — токует ведущий «Серебряного шара». Осиротевший друг всех ушедших знаменитостей — ему «нестерпимо больно» читать о загулах Ефремова, его срывах и выпадах из общепринятых норм социального поведения. Как будто без этих срывов, этих выпадов и крайностей можно понять Ефремова или написать его действительный портрет.

Самого Ефремова одиночество не мучило. Степной волк по природе своей, он понимал толк в одиночестве. Мог беспричинно долго молчать, доводя собеседника до истощения. Тягостные паузы и зависания посреди разговора, сопровождаемые глубокой сигаретной затяжкой, знают все, кто общался с ним не по пустякам. Казалось, он и в загул уходил для того, чтобы в финале остаться одному. Совсем одному. В такие дни, когда заново возвращался в жизнь, накапливал самые сокровенные свои чувства, которые потом пускал в искусство. «Чайку» начала 80-х обдумывал в пустынной осенней Ялте, «на выходе», вслушиваясь в тоскливый крик беспокойных птиц. В надсаде ялтинских чаек открывался для него образ того, как идет жизнь, рождается и разрушается театр, возникает и умирает любовь.

«Венера их ведет по жизни», — читаю в одном старинном гороскопе про тех, кто родился под знаком Весов. И тут угадал древний астролог, как будто кто-то нашептал ему про Ефремова. Его душа питалась и возвышалась любовью. Обессилев под старость, сокрушался, что не может, как в былые времена, поддерживать эмоциональный баланс в огромном мхатовском «курятнике». На эту смешную тему бывали разговоры: впрочем, никогда он не впадал в подробности и презирал маразматических «петухов»-мемуаристов, хвастливо смаковавших былые победы.

Отдав жизнь театру, не стал «театральным человеком». Не был подвержен сплетне, нашептыванию, никакому «влиянию». Повлиять можно было только тогда, когда это совпадало с его внутренним убеждением. На актеров старался не обижаться, понимая изнутри тончайшие особенности профессии. «Они особые люди, да и люди ли они?» — эту чеховскую замечательную интонацию мог бы повторить не раз.

Уходил из жизни с чувством невыполненного долга. Не удалось ему сотворить Театр во второй раз, а видимостью он утешаться не мог и не хотел. Не вписался в новую политическую тусовку, не стал членом «семьи» или еще какого-нибудь ближнего круга. Смотрел подряд все новостные программы, мрачнел и молчал. В больницах жадно впивался в не театральных людей, из тех, что могли бы быть в его арбатской коммуналке. Одним из последних собеседников стал спасатель-чернобылец. Они вместе уходили в курилку в больнице на Парковой, жадно затягивались: он полагал, что таким образом «меха» свои дыхательные растягивает, тренирует. Врачам верил ровно настолько, насколько это совпадало с его намерениями. «Ты знаешь, профессор этот французский разрешил мне в день стакан красного вина», — с гордостью сообщил, вернувшись из Франции.

Остались несколько снимков его в последние дни. Просветленное лицо, улыбается как в юности, как будто что-то понял окончательно. В ноздрях щупальца кислородного аппарата, а на столе пачка «Мальборо». Вот такой оптимистический русский фатализм. Надо бы использовать в жизнеописании тех, кто родился под знаком Весов.

2002

Олег Табаков: «Каждый должен носить свой чемодан», Спорт-экспресс, 27.12.2002

Ты с этим шел ко мне и мог остановиться у сортира?, Наталия Каминская, Культура, 26.12.2002

Суета вокруг сортира, Алексей Филиппов, Известия, 25.12.2002

Кабачок «13 писсуаров», Елена Ямпольская, Новые известия, 25.12.2002

Без палочек, Марина Давыдова, Время Новостей, 24.12.2002

Краткий отчет, Ольга Фукс, Ваш досуг, 24.12.2002

Дело было в туалете, Артур Соломонов, Газета, 23.12.2002

МХАТ нашел отхожее место, Роман Должанский, Коммерсантъ, 23.12.2002

Оптимист с коммунистическим прошлым, Григорий Заславский, Независимая газета, 20.12.2002

МХАТ промахнулся и попал в коммунистов, Евгения Поливанова, Газета.Ru, 20.12.2002

Друг мой, Толька!.. (Анатолию Смелянскому — 60), Михаил Швыдкой, Московские Новости, 19.12.2002