МХТ им. А. П. Чехова: Правильная формула красива

Правильная формула красива

Ольга Фукс, Вечерняя Москва, 28.10.2002

Он пришел в театр совсем не через парадный подъезд — с физфака университета. Он уверен, что искусство — это всегда провокация: «Человеку надо зажать нос, чтобы он открыл рот и принял лекарство — так поступают врачи и режиссеры». Он сравнивает актеров с рабами в Спорте, которых спаивали, до бесчувствия, чтобы аристократы могли привести детей и показать, какими не надо быть: «Артисты — это те, кто может позволить себе высоту полета и низость падения». Он боится самолетов и громкого успеха, который потом каждый раз захочется повторять.

Впрочем, первый успех у 33-летнего Кирилла Серебренникова давно позади. Москва сдалась ему после первого же спектакля «Пластилин».

Сегодня у него нет недостатка в приглашениях. С утра он репетирует во МХАТе, который сейчас активно собирает под свою крышу все новое, модное и талантливое — ультрасовременную пьесу братьев Пресняковых под названием «Терроризм». После обеда — в «Современнике», куда нечасто приглашают «чужаков», ставит «Сладкоголосую птицу юности» с Мариной Нееловой. Время для интервью он выкроил поздно вечером, на одной из студий в перерыве между монтажем. Отыскивая среди трамвайных путей нужный адрес, я сформулировала первый вопрос.

— Кирилл, мы с вами беседуем в доме номер тринадцать на площади Борьбы. Адрес не смущает?

— Если вы о везении. .. Какое-то время я занимаюсь сериалами и не могу сказать, чтобы судьба их складывалась успешно. Ну не могу я снимать и смотреть про бандитов! Мне кажется, я понимаю, почему российское кино не «попадает» в аудиторию. В Америке, например, люди, которые делают кино, и люди, которые его потребляют, находятся примерно в одном имущественном слое среднего класса. У нас же дистанция между теми, кто кино снимает, живя в пределах Садового кольца, и остальной Россией, которая его смотрит, — огромная. Я не ругаю ни тех, ни других. Но те, кто снимает, не очень понимают, что нужно тем, кто смотрит. Попадания в десятку бывают, но случайно. А когда кинематографисты намеренно хотят попасть в цель, это напоминает тезис «лишь бы пипл хавал».

— А почему не показали до конца «Ростов-папа»?

— Его сняли с эфира, показав ровно половину серий. К тому же именно тогда начались пертурбации на НТВ. Мне говорят, что когда-нибудь наступит время, и это кино будут смотреть. Мне вообще-то очень нравится принцип: делай, что должно, и пусть будет, что будет.

— Говорят, вы снимаете за какие-то смешные деньги.

— Можно просто не снимать за маленькие деньги. А можно… пойти к друзьям и снимать у них в квартирах. Другой вариант: обманывать, улыбаться, дружить с людьми, которые тебе не приятны. Я это все не придумал, а прочитал — у Бунюэля, когда они с Дали по молодости снимали первый фильм и разводили на деньги то ли тетю Бунюэля, то ли тетю Дали. Так что все это проходили. Но больше за эти смешные деньги я снимать не хочу.

— Помогает ли вам диплом инженера в режиссерской профессии?

— Я не инженер.Я окончил физический факультет по специальности «электродинамика СВЧ», и диплом у меня не инженера, а, скорее, ученого. Нам давали не столько навыки, как рассчитать или вычислить, сколько картину устройства мира. Физика, кстати, одна из немногих наук, которая доказывает существование Бога.

— То есть?

— Она описывает законы, по которым устроен мир, и в этих законах — в квантовой механике, например, — есть допущения абсолютно божественного свойства. Не случайно многие физики начинают заниматься философией или даже в монастыри уходят — это все очень близко.

— А в театре законы физики работают?

— Закон золотого сечения, композиции работают и в науке, и в искусстве. Недаром в физике есть такое понятие: красивая формула. Опытные люди по получившейся формуле могут понять, справедливо данное утверждение" или нет. Правильная формула устроена красиво. Симметрично.

— Вы ставили чуть ли не во всех театрах Ростова, оставаясь при этом «недипломированным специалистом». Как относились, например, в Академическом театре имени Горького к режиссеру-самоучке?

— Тогда как раз наступи-то такое время, что диплом нигде не спрашивали. Важно было, что ты умеешь, можешь ли ты найти общий язык с артистами. А они между тем истосковались по молодой плоти-крови. Каждая постановка — это вызов. Ты приходишь и доказываешь, что ты на что-то способен. И тогда тебе дают возможность сделать следующий шаг.

— А как вас приняла Москва?

— Моим последним ростовским спектаклем была «Женитьба» в ТЮЗе, от которой у меня осталось печальное впечатление. Приходили какие-то дети, шумели. Руководство театра просило меня ради них сократить спектакль, чтобы два действия шли по сорок пять минут. А у Гоголя слов больше написано, и вообще он не для детей писал! В общем, с театром я на время завязал. А потом переехал в Москву. В связи с театральной олимпиадой возникло предложение поставить «Пластилин». Мы репетировали себе на деньги олимпиады и даже не предполагали, что спектакль будет пользоваться таким спросом.

— Мне показалось, что «Пластилин» сделан «на разрыв аорты», чего не скажешь о вашем следующем спектакле — «Откровенных полароидных снимках» в Театре Пушкина. Как будто вы нашли свое «ноу хау» и уже работали но отлаженной технологии.

— (Взрываясь). Так «Пластилин» и написан «на разрыв аорты». а «Снимки» — нет. В первом случае это трагедия, где герой гибнет, борясь с обстоятельствами, во втором — история компромисса, когда несколько несчастных мерзавцев вынуждены приспосабливаться к обстоятельствам.

— А почему вас, человека благополучного, по крайней мере, внешне, интересуют «несчастные мерзавцы»?

— Ну, не такой уж я благополучный. И вообще это очень русская традиция — жалеть людей и даже как-то пытаться их любить. Когда я перестану жалеть и интересоваться людьми, придется менять род деятельности.

И потом, мне кажется. «Снимки» — очень узнаваемая для Москвы история. У меня полно знакомых. которые улыбаются, говорят, что у них все хорошо. А у них на самом деле все плохо, и сами они оказываются просто растерянными зайчиками, которые не знают, что делать с этим небом. которое вот-вот опустится на них и придавит.

— Вы говорите о том, что эта история характерна для Москвы. Между тем ее действующие лица — гомосексуалист, проститутка, бывший зэк, словом, маргиналы… Я вас так спрошу — нужен ли режиссеру богатый жизненный опыт?

— Я еще не понял, что это за профессия такая. Потому что понять — значит перестать быть. В ней. видимо, все нужно. Быть хорошим и мерзавцем, умным и наивным, честным и лживым, мужчиной и женщиной, циником и романтиком, человеком опытным и человеком, способным каждый раз начинать заново, потому что опыт может и помешать.

— Вы в Москве человек достаточно новый. Как вы думаете, захочется ли вам когда-нибудь снять фильм с условным названием « Москва-мама», не менее ностальгический, чем «Ростов-папа»?

— Москва — прекраснейший город. Когда я еду по Москве, просто ахаю от восторга и испытываю самые что ни на есть патриотические чувства. В ней нет никакой холодности, шовинизма. Москва очень добрая, немножко безалаберная. Знаете, есть такой род зевак, которые прибегают и смотрят на пожар. Вот Москва такая — ей интересно, она любопытна. Такая радушная, приятная тетка.

— Сегодня вас пригласили в такие театры-мастодонты, как МХАТ и «Современник». Можете сравнить стиль их работы?

— А я не знаю, что такое «пригласили в театр». Для меня театр — это не помещение, пусть даже в нем и происходили какие-то важные события из театральной жизни XX века. В помещениях собираются люди. И вот эти люди для меня и важны. Они и есть театр. В «Современнике» я репетирую с великолепной Мариной Нееловой, во МХАТе — с молодыми актерами, некоторые — со студенческой скамьи. Все это очень важно для меня сегодня.

— Почему вы выбрали для Нееловой «Сладкоголосую птицу юности» — такую надрывную, слезливую?

— Пьеса — только повод, у нас все будет по-другому. Меня там интересует история про время, в которое нельзя вернуться. За основу мы взяли всем известный перевод Виталия Вульфа. Вернули те сцены, которые повыкидывали во МХАТовской постановке: 75-летняя Ангелина Степанова не могла играть ни про секс, ни про наркотики. Добавили диалоги Нины Садур. В общем. получилась очень вольная фантазия на тему пьесы.

— Скажите, а любовь в театре помогает?

— Любовь всегда отвлекает. Для меня сейчас искусство важнее личной жизни. Это как у балерины — ей лучше не иметь детей, если она хочет стать Балериной. Искусство — вещь довольно противоестественная, И я уверен, что без жертв здесь не обойтись.

— Вы так точно передали в «Пластилине» ощущения юности, когда все уже понимаешь, но ничего еще не можешь. Вы помните то состояние, когда мальчик становится мужчиной?

— Я однажды просто изменился физически. Выпали волосы, форма лица стала другой. На юношеских фотографиях я один, а сейчас — совершенно другой. Смотрю я на старые фотографии и понимаю, что ничего-то я про того, кто на этих фотографиях, не знаю. Как будто все, что было, было не со мной. Я себя ощущаю таким мутантом, я мутирую от обстоятельств, на меня мир воздействует. Точнее, я меняюсь физически — мир же влияет на тебя, и ты должен меняться, чтобы не погибнуть.

2002

Олег Табаков: «Каждый должен носить свой чемодан», Спорт-экспресс, 27.12.2002

Ты с этим шел ко мне и мог остановиться у сортира?, Наталия Каминская, Культура, 26.12.2002

Суета вокруг сортира, Алексей Филиппов, Известия, 25.12.2002

Кабачок «13 писсуаров», Елена Ямпольская, Новые известия, 25.12.2002

Без палочек, Марина Давыдова, Время Новостей, 24.12.2002

Краткий отчет, Ольга Фукс, Ваш досуг, 24.12.2002

Дело было в туалете, Артур Соломонов, Газета, 23.12.2002

МХАТ нашел отхожее место, Роман Должанский, Коммерсантъ, 23.12.2002

Оптимист с коммунистическим прошлым, Григорий Заславский, Независимая газета, 20.12.2002

МХАТ промахнулся и попал в коммунистов, Евгения Поливанова, Газета.Ru, 20.12.2002

Друг мой, Толька!.. (Анатолию Смелянскому — 60), Михаил Швыдкой, Московские Новости, 19.12.2002