МХТ им. А. П. Чехова: Друг мой, Толька!.. (Анатолию Смелянскому

Друг мой, Толька!.. (Анатолию Смелянскому — 60)

Михаил Швыдкой, Московские Новости, 19.12.2002

«Вы что, у них борзыми брали, если смогли написать такое про их „Гамлета“?» Слово «такое» произнесено с безупречной иронической фразировкой, которая подчеркивала безусловное превосходство говорящего. Большелобый, большеносый, сверкающий профессорскими очками невысокий худощавый человек был похож на бойцовского петуха, который вот-вот от восклицаний должен перейти к делу. Но редакционное пространство журнала «Театр», которое умещалось в одной комнате, уставленной столами, явно не годилось для ринга, поэтому я смело уклонился от предложенного боя, твердо решив не продолжать общения с явно талантливым, но малоприятным завлитом Горьковского театра юного зрителя. Так мы подружились.

Я еще не пережил юношеского периода романтизации любого театрального произведения, если в нем можно было разглядеть хотя бы редкие проблески самостоятельного художественного мышления. Анатолий Смелянский, к тому времени давно изведавший изнанку сценической жизни, любимец московских редакций и творческих кабинетов Всероссийского театрального общества, уже тогда умел отличать подлинный талант от подделки. Его явно не устраивали намеки на одаренность, он старался сразу сказать, «кто сволочь». А цензурные рамки лишь оттачивали его перо.

Начало 70-х было годами взлета Горьковского ТЮЗа. Борис Наровцевич вместе с Сергеем Бархиным ставили празднично-театральные и одновременно пронзительно-горькие спектакли, которым журнал «Театр» посвящал столько же полос, сколько и громким столичным премьерам.

Казалось, Анатолий Смелянский ворвался в театрально-литературную жизнь двух столиц на рубеже 60–70-х годов прошлого века. Но это — лишь для непосвященных. Он вошел в московскую литературную среду в первой половине 60-х, когда студентом Горьковского педагогического института позвонил в дверь квартиры Елены Сергеевны Булгаковой с рекомендациями своего институтского профессора Л. М. Фарбера. Именно Фарбер предопределил его судьбу, невольно — но навсегда! — связав ее с творчеством М. А. Булгакова и Московским Художественным театром. Словно магия главной булгаковской книги ворожила юноше, родившемуся в горьковском Канавине, где, потеряв отца в 14 лет, он вынужден был зарабатывать на хлеб для себя и своей больной матери. Кто мог тогда представить, что он станет ректором Школы-студии МХАТ, профессором Гарвардского университета и что его 60-летие будут отмечать в Портретном фойе Московского Художественного театра в Камергерском переулке…

Впрочем, и во второй половине 70-х, когда Толя служил завлитом в Центральном театре Советской Армии и мы на пару сочиняли бесконечные диафильмы о театре или колесили по городам и весям с выступлениями (он рассказывал об отечественных спектаклях, которые видел, я - о зарубежных, о которых только читал), — мы об этом не могли и мечтать.

Приглашение Олега Николаевича Ефремова во МХАТ не то что было неожиданным, но все равно застало врасплох. И мы бесконечно обсуждали его, в глубине сердец понимая, что если Толю возьмут на это историческое место, то произойдет большой прорыв в решении национального вопроса в СССР.

…Анатолий Смелянский, безусловно, на сегодня лучший театральный литератор, пишущий жестко и правдиво, но твердо верящий в высокое предназначение театра. Его едкая ирония обрушивается только на людей театра и их творения, но никогда — на искусство сцены как таковое. Он сумел переплавить опыт таких разных театроведов, как Павел Марков, Константин Рудницкий, Аркадий Анастасьев, Инна Соловьева, Борис Зингерман, — и вырваться на свободу, где правдивость и содержательность суждения оказываются важнее литературной стилистики.

Зная цену шуткам, свойственным театру, он уверовал в высший смысл русского психологического реализма, в искусство Станиславского и Немировича-Данченко, доведя их заветы до читателей в подлинном, нецензурированном виде. И сохранил детское умение радоваться каждому отремонтированному ватерклозету в Школе-студии МХАТ, когда стал ее ректором.

Это сочетание мудрости и наивности, иронии и романтизма захватывает в его телевизионных программах, которые войдут в золотой фонд художественного телевидения и встанут рядом с лекциями Ю. Лотмана и рассказами И. Андроникова.

В одной из своих книг А. Смелянский подробно описывает спектакль А. Эфроса по пьесе А. Хмелика «Друг мой, Колька!..». Трудный подросток становится героем, вызывая всеобщую любовь и восхищение. Поэтому в названии этих заметок нет фамильярности. Просто уместный, как мне казалось, парафраз.

Но обещаю, что к его 100-летию напишу заметку под названием «В людях», где непременно сравню Смелянского с его земляком Максимом Горьким.

2002

Олег Табаков: «Каждый должен носить свой чемодан», Спорт-экспресс, 27.12.2002

Ты с этим шел ко мне и мог остановиться у сортира?, Наталия Каминская, Культура, 26.12.2002

Суета вокруг сортира, Алексей Филиппов, Известия, 25.12.2002

Кабачок «13 писсуаров», Елена Ямпольская, Новые известия, 25.12.2002

Без палочек, Марина Давыдова, Время Новостей, 24.12.2002

Краткий отчет, Ольга Фукс, Ваш досуг, 24.12.2002

Дело было в туалете, Артур Соломонов, Газета, 23.12.2002

МХАТ нашел отхожее место, Роман Должанский, Коммерсантъ, 23.12.2002

Оптимист с коммунистическим прошлым, Григорий Заславский, Независимая газета, 20.12.2002

МХАТ промахнулся и попал в коммунистов, Евгения Поливанова, Газета.Ru, 20.12.2002

Друг мой, Толька!.. (Анатолию Смелянскому — 60), Михаил Швыдкой, Московские Новости, 19.12.2002