МХТ им. А. П. Чехова: Оптимист с коммунистическим прошлым

Оптимист с коммунистическим прошлым

Григорий Заславский, Независимая газета, 20.12.2002

Павел Когоут (род. в 1928) — классик чешской литературы, которая до недавнего еще времени была чехословацкой, и Когоут стал классиком, будучи еще молодым и тогда, когда литература и сама страна была нераздельной. Участник Пражской весны, он в конце 70-х вынужден был жить в эмиграции, вернулся в Чехию после бархатной революции и ныне делит жизнь между Чехией и Австрией. В СССР Когоута узнали и полюбили благодаря спектаклям, которые шли как в театре «Наш дом», так и во МХАТе имени М. Горького. Ныне пьесу Когоута «Нули» ставит известный чешский режиссер Ян Буриан, в спектакле заняты мхатовские звезды, а Когоут приехал, чтобы увидеть премьеру и даже немного поучаствовать в ее выпуске. Премьера «Нулей» состоится завтра. Наш разговор состоялся после одного из последних прогонов. Когоут оказался строг — без вычитки и правки публиковать интервью не позволил.

—Господин Когоут! К художникам зрелым, каким вы являетесь, принято относиться как к учителям, искать у них мудрости?

— Учитель? Я - никакой не учитель, я всю жизнь — ученик и учить уже никого не буду. Все мои ошибки известны, и все равно хочу до самой смерти совершать новые.

— Есть ли что-то такое из вами написанного прежде, что вам кажется сегодня случайным? Или смешным или, более того, хотелось бы вычеркнуть из собственного творчества?

— Это было не смешно, это — трагедия, что мы были такими идиотами и помогали злодеям в их злодействах. Чего-то мы не знали, чего-то не понимали. К счастью, этот период в моем творчестве и моей жизни не был долгим, первая моя критическая пьеса написана в 54-м. Это был мой первый конфликт с «моей» партией. Сорок восемь лет тому назад?

— Когда к вашему творчеству, в частности к пьесе «Нули», прилагается определение «политическое», вы с этим согласны?

— Вся чешская литература — политическая. Это — литература маленькой страны, где заниматься политикой в чистом виде долгие годы было запрещено, так что оставалось только искусство, которое могло выразить мечты, страх и надежды целого общества. Так что мы в самом деле — политические авторы. Даже тогда, когда не хотели ими быть.

— Я слышал мнение одного из актеров, который предполагает, что в России «Нули» — именно как политическую пьесу — будут критиковать и слева и справа?

— Что такое лево и право? Честно вам скажу — не знаю. Если я, например, людей уважаю и люблю, мне все равно — левые они или правые. Самое главное, наверное, из того, что я узнал в своей жизни, что в человеке важнее всего — характер и общее политическое мышление.

— Неужели в жизни вас никогда не разводили политические разногласия?

— Только когда я был молодой. Это было сорок лет тому назад. Потом была Пражская весна, потом — очень неприятные времена, когда тысячи людей были «запрещены» и потеряли работу и среди них были и левые и правые. Гавел пришел справа, я пришел слева, при этом мы - друзья.

— Насколько для вас важно, что в спектакле занят Сергей Юрский, который в 68-м году был в Праге?

— Юрский — великолепный актер. Я его лично не знал. Познакомился сейчас, и, когда узнал его биографию, я еще сильнее обрадовался тому, что он занят в пьесе.

— В этой пьесе есть кто-либо, чьими словами говорите вы сами?

— Нет. С главным героем, который заведует туалетом, я не имею ничего общего. Он никогда не был коммунистом, он всю жизнь проработал в туалете. Я был коммунистом, писателем? Мое прошлое не имеет ничего общего с тем, что я пишу. Конечно, у меня есть собственный опыт, и поэтому я кое-что знаю и понимаю, но в одиннадцати романах и 45 пьесах — сотни действующих лиц, каждое — со своей историей, и эти истории выдуманы. А если и настоящие, то это не означает, что они пережиты мною, просто я знаю, что такое с кем-то случилось или слышал об этом.

— Но все-таки в пьесе есть реальный персонаж — Гавел?

— Да, Гавел и Дубчек. Первые 17 минут спектакля — это краткий курс чешской истории, с конкретными историческими ситуациями и персонажами. Но дальше начинается чистая выдумка.

— А реальные герои знали, что вы о них пишете?

— Что им до того? Гавел пришел на спектакль в Праге, в Национальном театре. Его играл очень хороший молодой артист, который сделал замечательный дружеский шарж. Гавел смеялся, его жена смеялась. Все смеялись. Зачем мне спрашивать его, могу я или не могу писать о нем.

— А вдруг бы он обиделся?

— Он же не дурак! (Смеется.) Нормальный человек. И мы друзья уже долгие годы. Он писал пьесы, в которых я выступал, я писал — такие, в которых выступал он.

— А у туалета этого в Праге есть реальный «прототип» или он тоже вами выдуман?

— Мне кажется, что есть. Такой, из начала 1900-х, огромный, где живут люди. Но, впрочем, это мой вариант русской пьесы «На дне», которую все знают. Когда я свою пьесу написал, я понял, что это похоже. «На дне» тоже можно было назвать «Нули», потому что все герои пьесы — такие люди, у которых ничего не вышло. Они не герои, они трагические или трагикомические фигуры. Это похоже на пьесу Горького, но только повеселее и более по-чешски.

— Насколько такое ваше участие в выпуске премьеры — обычное дело? Или тут дело в том, что ставится пьеса в России, что были «пражские события», так что вы не доверяете даже чешскому режиссеру?

— Чуть-чуть истории: как все в Чехии, в 45-м я был влюблен в русских и советских, потом наступил трагический перерыв, я стал «врагом Советского Союза». В то время МХАТ ставил мою пьесу «Дом, где мы родились», и год им удавалось обманывать, что драматург Когоут — не тот Когоут, который враг социализма. 35 лет я не порывал связи с тремя друзьями — мой переводчик Владимир Савицкий из Петербурга, Олег Ефремов и Олег Табаков, они связывали меня с Россией все эти годы. То, что я сегодня здесь, для меня — большая радость, я отношусь к этому как к восстановлению исторической справедливости. Обычно я не мешаю режиссерам, но Ян Буриан — мой друг, он уже ставил эту пьесу в Чехии и теперь попросил меня посмотреть репетиции.

— А вы действительно были врагом социализма?

— Не социализма, а псевдосоциализма. Ведь был обман, ложь, а не социализм, за который умирали поколения людей.

— А вы считаете, что возможен реальный социализм?

— Возможна, мне кажется, соответствующая социальная политика. Я живу также в Австрии, и мне кажется, что там государство заботится обо всех гражданах, именно так я понимаю социальную политику. Государство должно заботиться даже о таких вот «нулях», то есть о людях, которым просто не повезло в жизни. Социализм очень важен и нужен как постоянная корректура капитализма, которая снова и снова помогает людям жить по-человечески. Но как государственная идеология не удался ни разу.

— А какие-то политические иллюзии у вас еще есть?

— Нет, зачем? Последняя фраза в моей пьесе, фраза, которую произносит главный герой: он понимает, что полная свобода — это свобода, в которой никто не мешает, мало кто поможет и каждый живет, как хочет и умеет.

— А художественные иллюзии еще посещают вас?

— Конечно. Каждый раз, когда я начинаю писать новую пьесу или роман, я питаю иллюзию, что эта пьеса или роман окажутся самыми лучшими. (Смеется.) И каждый раз приходится соглашаться с тем, что удастся.

— Про вас говорят, что вы не чужды эпатажа в своем творчестве. Будь то откровенная эротика или что-то другое — вы эпатируете сознательно или просто «так получается»?

— Писать — это для меня не работа, но способ жизни. Я пишу, как я живу, — и наоборот.

2002

Олег Табаков: «Каждый должен носить свой чемодан», Спорт-экспресс, 27.12.2002

Ты с этим шел ко мне и мог остановиться у сортира?, Наталия Каминская, Культура, 26.12.2002

Суета вокруг сортира, Алексей Филиппов, Известия, 25.12.2002

Кабачок «13 писсуаров», Елена Ямпольская, Новые известия, 25.12.2002

Без палочек, Марина Давыдова, Время Новостей, 24.12.2002

Краткий отчет, Ольга Фукс, Ваш досуг, 24.12.2002

Дело было в туалете, Артур Соломонов, Газета, 23.12.2002

МХАТ нашел отхожее место, Роман Должанский, Коммерсантъ, 23.12.2002

Оптимист с коммунистическим прошлым, Григорий Заславский, Независимая газета, 20.12.2002

МХАТ промахнулся и попал в коммунистов, Евгения Поливанова, Газета.Ru, 20.12.2002

Друг мой, Толька!.. (Анатолию Смелянскому — 60), Михаил Швыдкой, Московские Новости, 19.12.2002