МХТ им. А. П. Чехова: Интерактивный комплексный обед

Интерактивный комплексный обед

Александр Соколянский, Ведомости, 27.04.2002

В краткой и несколько кокетливой «Автобиографии» Милорад Павич сообщает: «Я написал один роман в форме словаря, другой — в форме кроссворда, третий — в форме песочных часов, а четвертый как книгу предсказаний. Я старался как можно меньше мешать своим книгам. К моему удивлению, они уже 73 раза переводились на разные языки.... Французские и испанские критики писали, что я первый писатель ХХI века и пр.». Все «пр.» можно узнать из программки к спектаклю «Вечность и еще один день», только что выпущенному МХАТом им. Чехова. Павич, написавший эту пьесу еще в 1993 г., дождался-таки мировой премьеры.

«Вечность и еще один день» никто до сих пор не ставил по простой причине: сама по себе пьеса слабовата, а слава «сербского гения» и «первого писателя ХХI века» оказалась слишком краткосрочной. От «Хазарского словаря», вышедшего в 1984 г. (до России он добрался в 1991-м), все посходили с ума. Почудилось, что открывается новый литературный мир: буйный, как джунгли Маркеса, мудреный, как библиотека Борхеса, и полный тайных смыслов, как пророчества Нострадамуса. Увы, все, что Павич писал дальше, не шло ни в какое сравнение с дебютом: из замечательного писателя он обратно превратился в филолога, мастера хитросплетений — и не более того. Как, впрочем, и Умберто Эко после «Имени розы» (1980). Как, впрочем, и Роберт Ирвин после «Арабского кошмара» (1983). Видимо, в «ученой прозе» 80-х гг. был какой-то изъян: чем изощреннее становились ее приемы, тем скучнее получались книги — вплоть до полной непригодности к чтению. Павич не виноват в том, что его сочинения приелись быстрее прочих, но уже к середине 90-х он мог писать свои романы хоть в форме мясорубки — никого это больше не волновало.

Тем не менее история его не забудет: именно Милорад Павич сумел приохотить широкую публику к так называемому нелинейному письму, или, как еще говорят, интерактивной литературе. То есть к книгам, в которых из главы 1 читающий волен по собственному выбору перейти в главу 2, 7, 10 — и каждый раз книга будет рассказывать ему новую историю. По крайней мере, так оно в принципе. На самом деле свобода выбора, как правило, весьма стеснена, да и истории не всегда получаются связными (еще реже они оказываются интересными). Павич обошел все препятствия, придумав дивную конструкцию романа-словаря. Как и положено словарю, каждая статья в нем содержит ссылки на несколько других статей: см. То или см. Это — выбирай же скорей, листай же страницы, о читатель!

Справедливости ради скажем, что идея описать вымышленный мир в форме словаря или энциклопедии — тут система перекрестных ссылок дает пишущему максимум выгод — принадлежит отнюдь не Павичу, а уже упоминавшемуся Борхесу (рассказ «Тлён, Укбар, Orbis Tertius»). Однако в постмодернистской традиции не принято считаться с приоритетами: какая разница, кто что придумал. Все идеи на свете — чужие, своими могут быть только их комбинации. Этим и заманчиво нелинейное письмо: читатель, все комбинирующий по-своему, уравнивается в правах с автором.

Пьеса «Вечность и еще один день» (конечно же, интерактивная) имеет подзаголовок: «Меню для театрального ужина». Подразумевается, что зритель-гурман волен сам заказывать угощение: «Рыбу, приправленную солью с оленьего рога», «Яичницу по-хазарски», «Засахаренные фиалки»... Однако, несмотря на изысканность названий, ужин у Павича как-то больше напоминает комплексный обед: есть «женская версия» пьесы (та, что с фиалками), есть «мужская» (с рыбой) — вот и все многообразие выбора. Либо котлета с картошкой, либо тефтель с рисом.

Судьба каждого представления решается большинством зрительских голосов. По социологическим данным, примерно 2/3 мест в театральных залах у нас занимают женщины. Поэтому я не уверен, что «мужская версия» спектакля, поставленного Владимиром Петровым (до недавнего времени главным режиссером достославной Омской академдрамы), когда-нибудь увидит сцену. Может быть, оно и к лучшему: преимущества «женской» неоспоримы. Во-первых, она хорошо кончается, а во-вторых, длится на пять минут меньше, чем «мужская».

Те, кто читал «Хазарский словарь», сразу узнают персонажей «Вечности и еще одного дня»: гомункулуса Петкутина и прекрасную деву Калину (Егор Бероев и Дарья Мороз), хромого графа Бранковича (Сергей Колесников), ловца снов Мокадасу аль Сафера (Виктор Гвоздицкий) — точнее сказать, не узнают, а вспомнят знакомые имена и фигуры речи. Это говорится не в упрек актерам. Они не особо выразительны, но им и выражать-то, в сущности, нечего. Искать у Павича живых людей — думающих, чувствующих и так далее — бессмысленно. В «Вечности и еще одном дне» главное — слова: они играют сами за себя. Играют, отдадим им должное, очень эффектно. «Он ласкал Калину так, что у нее душа скрипела в теле»; «Его зовут Петкутин — этим именем я хочу умываться каждое утро»; «Баба без зада что село без церкви»: браво, браво, аплодисменты!

По цитатам можно заподозрить, что «Вечность и еще один день» — пьеса о любви: оно не совсем так. Правильней сказать, что это пьеса о знаках любви, а еще точнее — об описаниях этих знаков. Поэтому у актеров нет повода вступать в общение: всяк сам по себе. Даже когда герои Павича формально обращаются друг к другу, единственная цель каждого из них — высказаться, добавить нечто от себя к растущему скоплению слов, погрузиться в это скопление и блуждать там, как норштейновский ежик в тумане. Какая любовь?..

Эпизоды, в которых режиссер пытается наладить на сцене хоть какое-нибудь правдоподобное взаимодействие (не обозначить, а именно наладить), проваливаются один за другим. Технику психологического театра — даже если б все участники спектакля хорошо ею владели — к «Вечности и еще одному дню», по-видимому, применять не следовало. Кто скажет, какую следовало применить, пусть первый бросит камень во Владимира Петрова.

Я могу лишь догадываться о мотивах, побудивших умелого, крепкого режиссера взяться за пьесу Павича. Петров никогда не был апологетом постмодернистской культуры, он любит неторопливую, добротную и подробную сценическую игру — на что ему сдались инсценированные отжимки «Хазарского словаря»? Впрочем, тот же самый вопрос все задавали, когда Петров ставил «Натуральное хозяйство в Шамбале» Алексея Шипенко — капризную и вычурную, но весьма своеобычную пьесу, покушающуюся (как казалось в начале 90-х) на устои традиционного театра. Петров обошелся с ней самым жестоким образом: он вернул ее к норме. К вечным темам, привычным приемам, моральным прописям. В итоге вышел прочный, вполне обычный спектакль. Довольно хороший.

Не так ли и с Павичем? Вопреки всем ухищрениям автора Петров гнул свое: отец и сын, муж и жена, любовь и смерть — вот что самое главное в пьесе, будь она хоть трижды интерактивная. С Павичем, понятное дело, справиться несколько сложнее, чем с Шипенко: хоть он и незадачливый драматург, но стилист-то был мощный, властный! Он не может поддаться, даже если бы и сам этого хотел. В итоге: спектакля почитай что нет. Сухая ничья.

Это не значит, что у мхатовской премьеры нет достоинств. Метаморфозы пространства, придуманные Валерием Левенталем, эффектны и изящны: особенно впечатляет начало спектакля, когда зеркало сцены сужается до размеров небольшого экрана и фигуры актеров кажутся голограммами. Роли Петкутина и Калины сыграны мило, старательно, а на Дарью Мороз, вдобавок, просто приятно смотреть: она очень красива. Весьма остроумны актерские трансформации Виктора Гвоздицкого, играющего в «женской версии» три существенные, хотя и небольшие по объему роли (в «мужской» всего две). Что ж, будем благодарны и за эти маленькие радости — вряд ли мы были вправе рассчитывать на большее.

2002

Олег Табаков: «Каждый должен носить свой чемодан», Спорт-экспресс, 27.12.2002

Ты с этим шел ко мне и мог остановиться у сортира?, Наталия Каминская, Культура, 26.12.2002

Суета вокруг сортира, Алексей Филиппов, Известия, 25.12.2002

Кабачок «13 писсуаров», Елена Ямпольская, Новые известия, 25.12.2002

Без палочек, Марина Давыдова, Время Новостей, 24.12.2002

Краткий отчет, Ольга Фукс, Ваш досуг, 24.12.2002

Дело было в туалете, Артур Соломонов, Газета, 23.12.2002

МХАТ нашел отхожее место, Роман Должанский, Коммерсантъ, 23.12.2002

Оптимист с коммунистическим прошлым, Григорий Заславский, Независимая газета, 20.12.2002

МХАТ промахнулся и попал в коммунистов, Евгения Поливанова, Газета.Ru, 20.12.2002

Друг мой, Толька!.. (Анатолию Смелянскому — 60), Михаил Швыдкой, Московские Новости, 19.12.2002