МХТ им. А. П. Чехова: «Надо, господа, дело делать»

«Надо, господа, дело делать»

Елена Ямпольская, Русский курьер, 13.05.2004

Именно эта фраза через несколько дней прозвучит со сцены из уст Олега Табакова. Если бы ее не написал Чехов, Табаков, наверное, сформулировал бы ее сам…

Российские театральные премии не предусматривают номинацию «пахарь сезона». Пахать в наших театрах по-прежнему не модно. Модно либо творить — в год по чайной ложке, рассуждая о миссионерстве и высокой духовности, либо ляпать премьеры с легкостью необыкновенной — все равно пипл хавает. Но Табакову устав не писан. Он именно пашет, другого глагола не подберешь. Его рабочий стол во МХАТе завален не только книгами и пьесами, как полагается худруку, но еще и бумажками, связанными с его относительно новым, директорским статусом. Сводки, отчеты, таблицы, графики — весь театр в точных цифрах. Кто в прошлом месяце какую зарплату получил (средний актерский заработок за апрель — 20360 рублей 73 копейки), каков процент посещаемости (средний опять же показатель — 99,5), а также с какого спектакля сколько зрителей ушло, не досидев до финала, и почему (есть проблемы с «Мещанами» и «Белой гвардией» — поздно заканчиваются).

У Табакова и деньги, и публика, и премьеры любят счет. Семь новых спектаклей в текущем сезоне выпущено (из них шесть удачных), еще четыре на подходе. Кроме того, 18 мая на Основной сцене МХАТа сыграет своего «Дядю Ваню» табаковский «подвал» или, по-нашему, «Табакерка». В постановке Миндаугаса Карбаускиса заняты Ольга Барнет, Марина Зудина, Борис Плотников, Дмитрий Назаров, Сергей Беляев и - Табаков в качестве профессора Серебрякова. Это уже вторая его роль за сезон, до того был Флор Федулыч Прибытков в «Последней жертве».

Особенности драматургических образов отражаются на репутации самого Табакова. В последнее время, как никогда часто, ему предъявляют претензии в практицизме, корысто- и властолюбии и общей душевной приземленности. Мол, сидит такой капиталист Прибытков в конторе — золотая цепь поперек живота, сводит дебет с кредитом…

ВЕСОВАЯ КАТЕГОРИЯ — ЦЕНТНЕР
- Олег Павлович, вот в очередной раз ваш коллега, человек именитый и в театральном мире не последний, заявляет в своем интервью: мол, Табаков всего лишь талантливый менеджер. Был Ефремов — молился театру, а этот молится золотому тельцу… Вам не надоело слушать подобные вещи? Злость не берет?

— Как всякая демагогия, это вопрос полузнания. Олег Николаевич, будучи тяжело больным человеком, молился на театр, и театр разваливался, разваливался и разваливался. Чего тут у коллеги больше — мелочной склочности или желания навести тень на плетень, не знаю…

- В любом случае, полагаю, цель этих людей — не помянуть добрым словом Ефремова, от которого они уходили, с которым враждовали и о котором за спиной отзывались не лучше, чем о вас сегодня. Просто хочется Табакова уколоть.

— Я как бегемот — толстокожий и тяжелый. 99 с половиной килограммов не так-то легко сковырнуть. У меня другая весовая категория — даже с Александром Александровичем Калягиным. Он один из наиболее ценимых мною актеров этого поколения, но ко всем прочим его отправлениям я отношусь трезво.

- Собственно, мне хотелось поговорить не о Калягине или Дорониной…

— И не надо о них говорить. Мне.

- Правильно: вам не надо, потому что вы в другой весовой категории, мне — поскольку это люди гораздо старше меня, и я на их творчестве, что называется, выросла. Меня другое волнует: я могу понять зависть или, скажем так, болезненное чувство худрука маленького и блеклого театра к худруку самого крупного и преуспевающего. Но не могу ни понять, ни принять некорректные высказывания в адрес коллег от людей, возглавляющих не только театры, но даже целые театральные союзы.

— Мы все из последних сил пытаемся выдать себя за людей интеллигентных. Кто-то с большим успехом, кто-то с меньшим. Я не устаю повторять: читайте отцов-основателей. Читайте, учитесь, конспектируйте. Не надо попадать все время в глупое положение и наступать на одни и те же грабли. Что бы они на самом деле друг к другу ни испытывали, какие бы там страсти ни кипели, — наружу выплескивать не позволялось. Владимир Иванович Немирович-Данченко был абсолютно обделенным человеком, но я сейчас заканчиваю третий том из только что изданного четырехтомника его писем — вот высокий уровень межличностных отношений.

Впрочем, и менее высокий можно пережить. Если кто-то из моих коллег считает, что я недостаточно молюсь Мельпомене, а чересчур усердно молюсь Маммоне, ну и что? Что от этого изменилось?

- Да просто обидно. Вранье ведь.

— Знаешь, вслед за крушением советской власти многие мои коллеги шагнули в сторону стриптиза — душевного, духовного, а кто-то и физического. Бога нет — гуляй, Вася.

- Кабы так, а то ведь именно сегодняшний МХАТ обвиняют в забвении духовных ценностей.

— О духовности, наверное, уместно будет говорить после смерти нашей. Или об этом могут говорить ученики. Кстати, ведь у людей, которых ты называешь, у них с деторождением плохо обстоит. Я имею в виду — с учениками. А после меня кое-что останется. В этом я, безусловно, преуспел, и этим горд.

Четыре года я во МХАТе — почему нет ни интриг, ни сплетен, ни склок? Уволил людей, уволенные пришли и сказали: никаких претензий к вам не имеем. Все очень просто: я от интриг не получаю удовольствия. Театр прирастает — это явно. У него сменился репертуар. Наиболее любимый мною спектакль Олега Николаевича — «Чайка» — был обновлен благодаря вводу Миронова, Плотникова, Хомякова… Осталась от того времени «Женитьба», остался «Амадей», который всегда кормил театр. Все остальное — новый репертуар. Да еще добавятся репетируемый Адольфом Шапиро «Вишневый сад», «Песня о Лире» Тадаши Сузуки, «Тартюф» Нины Чусовой, а впоследствии — «Пер Гюнт» Юрия Бутусова. Сейчас уже можно оценивать мою работу во МХАТе хотя бы категориях «провалил» — «не провалил». И получается — не провалил. А декларировать свою преданность искусству — это же смешно…

- Для вас важно, чтобы вас любили?

— Мне важно, чтобы меня любила Марина Зудина. Меня Антон любит, меня Пашка любит. И если ты придешь как-нибудь на «Амадей», на «Последнюю жертву», посмотришь в зал — увидишь, как ОНИ любят…

- А внутри театра?

— Не интересуюсь.

- А среди коллег?

— Ни в коем случае. У меня настолько расходятся с ними суждения — с моими коллегами по театральному миру, причем с юности. Но меня это не смущало. Я всегда был честолюбив, всегда знал, что со своими способностями могу делать нечто большее, нежели произносить слова вслух. К тому же, я был благополучен. Я зарабатывал. Мне всегда хватало — на мою жену, на моих детей, на близких и дальних родственников. Я очень земной, в каком-то смысле рутинный человек, для меня это важно.

Еще одно: мне хватало любви, когда я в ней нуждался. Я ведь очень долго взрослел. Меня так любили две бабушки и мама, а потом в «Современнике», пока не пришел Олег Даль, я был младшим, баловнем, шалуном, которому все позволено. Даже показывать Олега Николаевича и этим снискивать успех. А уж казахский или еврейский акцент — так это был несомненный мой репертуар…

- Казахский акцент — это как?

— Кязяхьская сторона, дорогая моя Ленечка Ямпольскимия. ..

- Вам нравится вызывать зависть?

— Да. Да-а!.. Конечно! Я иногда хулиганю, нарочно провоцирую. Это же дрянь человеческая, и если они так прячут это дело, — нет, не надо, покажитесь, какие есть.

- А вы сами кому-нибудь завидовали?

— Я всегда завидовал людям, знающим языки, и людям, играющим на скрипке и на фортепиано. И до сих пор завидую. Потому что этого у меня уже точно не будет.

- Мне кажется, в театральной жизни Москвы, точнее, в ее внутритеатральной жизни наступил кризис, который требует разрешения. Не может и дальше все существовать на уровне интриг, сплетен, заговоров, обид, пустого трепа. От этих взаимных подначек, от идиотских баек в идиотских телепрограммах уже тошнит физически…

— Да, да, согласен, согласен… Как ни печально, но Александр Серебряков, которого я собираюсь сыграть в ближайшее время, прав: надо, господа, дело делать. У меня просто нет времени на эту дрянь, на эту суету… Кстати, мне надо примерить костюм Серебрякова…

- Это к вопросу о стриптизе?

— Типа того. Но мы можем продолжать.

- Почему молодые актеры и режиссеры относятся друг к другу гораздо благожелательнее, чем люди старшего поколения?

— Я могу объяснить, почему: время уходит. Время уходит!!! Из последних сил надо что-то сделать, чтобы, наконец, заметили, чтобы оценили, кто же Я, Я, Я!.. Чтобы поняли, кого теряют!.. Оборачивается это неловкостью. Часто — стыдом.

Нехорошо, когда человек рассказывает, кому и каким образом он помогает. Ну зачем? Если действительно помогаешь, если хочешь сделать доброе дело, — промолчи. Но при этом сам иногда грешу. Я никогда не ходил в сторону диссидентуры, но когда жена Даниэля просила собрать деньги на сруб — она ехала за мужем — половину дал я. Уже и Даниэль умер, и многие забыли, кто он такой, и ничего за это сегодня нельзя поиметь… Есть еще одна вещь, которую могу озвучить без ложной скромности: я подарил компьютерный класс своей саратовской школе. Это все к чему? К тому, что нельзя думать, будто на тебе жизнь кончается. Она на тебе не кончается.

- МХАТ и «Табакерка» — театры, в высшей степени лояльные к критике. Таких в Москве можно насчитать еще два-три, вряд ли пять. Вы не просеиваете журналистов, ни перед кем не закрываете двери, не возвращаетесь к написанному. Это принципиальная позиция или просто элемент личной культуры, как зубы почистить?

— Те глупости, те смешные и нелепые вещи, которые про других рассказывают в этом отношении, — стыдно… Не допущу.

- У нас сейчас плохая критика?

— Не-е-ет. Ну почему? Я все равно выделяю людей, которые непосредственно удивляются таланту других. Значит, уже благополучно. Когда начинается тенденция, она сразу прочитывается. «Против кого дружим?» случалось и с самыми уважаемыми критиками в былые времена. И не только с критиками. Это нехорошо, это всегда нехорошо. Но, если, скажем, Олег Николаевич Ефремов в свое время не подписал письмо к Гришину против закрытия «подвала», я что, сниму его портрет со стены или любить его меньше стану? Каштанка ведь сорвалась с арены и побежала к плотницкому сыну. Она что, не помнила, как у нее кусок мяса из желудка вынимали? Любовь — это природа, против нее не попрешь.

НА ПОРОГЕ ХОЛДИНГА
- Вам не кажется, что, пока вы вытаскивали МХАТ, у вас отчасти захирела «Табакерка»?

— Нет, такого ощущения нет. Прошлый сезон был плохим, а этот, по-моему, хороший. «Солдатики» — очень важная работа. По пьесе Володи Жеребцова, который сейчас пишет инсценировку «Господ Головлевых» для Кирилла Серебренникова и Жени Миронова. Дальше — спектакль Карбаускиса по Фолкнеру. Просто не вижу аналогов на сегодняшней сцене. В смысле соответствия формы и содержания. А главное — владения формой. Потому что искусство — это в первую очередь «как».

- А что с «Идеальным мужем» Житинкина? Один раз отложили, второй… Он вообще-то выйдет?

— Обязательно. Ольга Блок-Миримская сломала ногу, а поскольку она была там наиболее успешна, премьеру отложили. Отыграв 18 мая «Дядю Ваню», я дней на десять сяду им помогать. Это же беспроигрышная пьеса, надо только ее сладить, выстроить живую жизнь героям. Это как раз то, что я умею. А так все красиво сделано. По части упаковки — более чем.

Дальше будет «Воскресение» Бутусова, «Кваркваре» Роберта Стуруа — это вам не хрен собачий. Причем Стуруа сам решил, что хочет делать спектакль не во МХАТе, а в «подвале». Кроме того, я предполагаю, что Ольга Субботина поставит пьесу Когоута. А потом, я надеюсь, будет «Нора».

- Когда начнется строительство нового здания «Табакерка»?

— Наверное, в августе будет рыться котлован. На пересечении улицы Гиляровского и Садового кольца. На Триумфальной это было невозможно. Слишком дорогое место. Оно явно превышало пределы доступного пониманию. Это как же - просто за так?!

- Сколько времени пройдет от котлована до открытия театра?

— Думаю, года два.

- При этом прежний «подвал» остается за вами?

— Да.

- Реконструкция не отменяется?

— «Подвал» будет расширен до 150-160 мест. С учетом того, что еще сидят, стоят тридцать — сорок нахлебников, это будет уже за двести. А двести — это настоящий зал. Пока у нас зрители редко-редко вырываются на свободу душевного порыва. Они сдержаны, скреплены обручем подвала. Поднимем потолок, сделаем балкончик. Ремонт начнется поздней осенью.

- Почему не удалось начать раньше?

— Жильцы были против.

Когда мы там рождались, на улице Чаплыгина, в этом доме жили остатки старых большевиков и люди умственного труда. А сегодня там живут новые русские. Театр этот им не нужен. Более того, они пытались врать — что пьют, что буянят, спать не дают… Наворот неискусной лжи. Но все это согласительной комиссии удалось преодолеть.

- В июне будет четыре года, как вы возглавили МХАТ. Однажды вы мне сказали:"Отработаю контракт и вернусь в «подвал». До истечения контракта остался год. Ваши намерения не изменились?

— По размышлении зрелом — что мне удалось сделать? Удалось вычистить, отремонтировать, прибрать, создать нормальные условия для работы. Построить Новую сцену. Вернуть зрителя. Собрать новый репертуар. Но - не удалось сформировать труппу. Для этого, думаю, если буду здоров, нужно еще года четыре.

- То есть, грубо говоря, еще один контрактный срок.

— Да, не больше. И, конечно, надо думать о преемнике. Вообще о преемниках думают не от хорошей жизни. Скамейка запасных пуста.

- И все это время вы, как и прежде, собираетесь руководить двумя театрами?

— Да.

- Но «Табакерке» явно не хватает вашего внимания. Может, лучше ее отдать?

— Я сыграю во МХАТе Тартюфа и больше здесь брать ролей не буду. Сразу высвободится время. Мне надо поставить на крыло Школу для одаренных детей и могу вплотную заняться «подвалом».

- Что за школа?

— Да ничего оригинального. Аналог Императорского Тенишевского училища. Два последних класса — десятый и одиннадцатый. На базе общежития «Табакерки» будет отстроено очень красивое здание.

- Это то, чем вы когда-то занимались во Дворце пионеров на Стопани? Потом из ваших ребят сложился гитисовский курс, и на его основе — первая «Табакерка»…

— Да, да. Это по сути дела селекция. Жесткий, строгий отбор наиболее серьезных дарований — для себя. И тогда вот этот «холдинг» — МХАТ, Школа-студия, Музей, «подвал» и Школа для особо одаренных детей — это все заработает.

- Вы действительно на редкость успешны в учениках. У вас есть какой-то педагогический секрет?

— Я их учил для себя, только и всего. Это меня по-настоящему интересовало и заставило дрейфовать по жизни не в сторону актера-киногероя, а в сторону человека, который может о других хотя бы на треть так же хорошо заботиться, как он заботится о себе.

К сожалению, процент брака в нашем деле очень велик. Мы привыкаем к ним, начинаем радоваться, когда человек средних способностей делает что-то чуть выше среднего, соглашаемся с этим, а потом уже любим настолько, что и другим говорим: ах, ах… А все должно быть очень жестко.

- Чем ваши сегодняшние ученики отличаются от тех, первых?

— Я с удовлетворением вижу, что они с годами не хужеют — и по части владения ремеслом, и по части оснащенности. А чем отличаются… Первая студия ставила на карту жизнь. И вторая — в не меньшей степени. А дальше уже приходили в дело на готовое.

- Вам не кажется, что вы слишком авансируете молодых актеров? Им все сегодня достается необыкновенно рано — сцена МХАТа, большие роли… Откуда такое доверие к молодым?

— Это не доверие, это мое физиологическое свойство. Я могу измерить их энергетику.

- Но ведь бывает, что вы ошибаетесь в своих замерах.

— Бывает, что они сами выбирают ложный путь — ринутся в кино, на телевидение и эту петлю на собственной шее захлестнут. Им надо двигаться, расти, мучаться, душу свою заполнять. Иногда родственники, иногда еще кто-то — сбивают их с толку, обманывают фактически. И люди начинают стричь купоны, когда стричь-то еще не с чего.

Только двое выдерживают график бега между кино и театром — это Миронов и Безруков

- Вы считаете, Безруков выдерживает?

— Я сейчас говорю не о его репертуаре. Но Безруков, так же, как и Женя, стайер. И абсолютно честный профессионал. Он приходит и играет все, что у него есть сегодня за душой. Тут очень важен размер дарования. Если дарование велико, то червь сомнения грызет постоянно и не позволит ни спошлиться, ни остановиться.

ЧЕХОВ, МОЛЬЕР И ХОДОРКОВСКИЙ
- В нынешнем сезоне МХАТ совершил творческий прорыв. Это переход количества вложенной энергии в новое качество?

— Конечно, конечно. Нужно время, чтобы сгрудить таких режиссеров: Еремин, Женовач, Серебренников, Тадаши Сузуки, Чусова… И таких авторов: Островский, Булгаков, Горький, Чехов, Мольер, Шекспир. ..

- Олег Павлович, вам не надоел Чехов?

— Что?

- Чехов не надоел?

— Я понимаю, о чем ты говоришь, но, думаю, посмотришь «Дядю Ваню», и тебе скучно не будет. Я очень надеюсь, что неторопливый рассказ Карбаускиса многое счистит с этой истории. Пьеса становится в житейском смысле понятнее. Понятнее и горше. Зритель будет следить за двумя здоровыми, сильными, любящими людьми, у которых — ну, не получилось, не сложилось. Их будут жалеть. Сам дядя Ваня по сегодняшним временам не главный герой. Хотя у Плотникова есть что-то такое в лице, просветленное… Я смотрю и думаю — это «Восхождение» Шепитько?

- По-моему, интереснее было бы, если бы дядю Ваню сыграл Назаров. Представляете, зверь в клетке…

— У-у… Это надо соответственно обставить.

- Как зритель вы легко воспринимаете чеховские пьесы?

— Я ходил на спектакль Някрошюса. Специально ездил в Ригу смотреть «Чайку» Петера Штайна.

- Да, я ее видела в Москве, они недавно приезжали. Так вот, та же «Чайка» у вас всеми своими костями в горле не застревает?

— Может быть, Лен, может быть… Только я так тебе скажу: я не хочу комментировать спектакли, которые я видел, но когда снится мне что-то такое совершенное, вроде деторождения, я вспоминаю спектакль Немировича «Три сестры». Я помню, как Борис Николаевич Ливанов говорил: «Он ахнуть не успел, как на него медведь насел»… Как Алла Константиновна Тарасова, уже вываливающаяся из платья 58-го размера, говорила: «Трам-там-там»? И Болдуман ей отвечал…

- Вашу обожаемую Аллу Константиновну я видела только на пленке. По-моему, это чудовищно.

— Правильно, потому что они не умели адаптировать себя для пленки. Они были не оснащенные на этот счет люди. Телевидение — это другая эстетика. И для него нужны другие средства, другие режиссеры, соответствующие времени.

Вообще я сейчас такое дорогое оторвал от себя и отдал Карбаускису… При всем моем НЕрежисерстве я десять лет готовился ставить «Дядю Ваню». В Америке, в Actors Studio, я делал некоторые сцены и достигал определенных результатов. Негр один так играл Астрова — Аль Пачино и прочие оскароносцы просто балдели…

- Почему же вы уступили?

— За талант. Это справедливо. Карбаускис вырастет в совсем уж настоящего режиссера. Он еще молодой, очень ранимый, прямо как Пашка мой. Я не рассказывал тебе историю про Пашку? Он приходит со двора, и по взволнованности бубушки я понимаю — что-то там случилось. Иду и вижу, как он вжался в угол и кричит со слезами: «Где, где тетрадь с телефонами моих друзей?!» Да вот, там-то, там-то, — говорят. «Вычеркните оттуда Никиту!!!» Сила чувства такая мощная… И у Миндаугаса то же самое. Кто мог поверить, что он сделает так хорошо Фолкнера? Там кое-какая моя помощь есть — по части того, что смешно, и по реальности существования Дуси Германовой. Но сочинить эту систему, создать мир — не понятно, как вообще это возможно было, читая текст…

- «Дядя Ваня» официально считается спектаклем «Табакерки», но играться будет на мхатовской сцене, и половина исполнителей — из труппы МХАТа. В «Вишневом саде», наоборот, полкоманды из «Табакерки»… Как вы их отличаете, этих близнецов?

— Да ведь это не от хорошей жизни делается. Я же говорю: труппа не сформирована. И здесь не хватает, и там. В «подвале» есть свой Астров — Андрей Смоляков, но он отдан во МХАТ «в аренду», репетирует Лопахина.

- Может, вам слить два театра в один с пятью площадками?

— Не-е-ет…

- При вас МХАТ еще не выезжал на большие гастроли?

— Почему? Были в Новосибирске.

- Я имею в виду за границу.

— А этим я вообще не интересуюсь. Если говорить про деньги, то во Владивостоке или в Тюмени нам заплатят много больше.

- А если не только про деньги?

— Тогда это должно быть в рамках межгосударственных соглашений. Мы в Норвегию поедем, в Германию поедем, правда, года через два. Но серьезно: приехал национальный российский театр, привез Чехова, Островского, Горького, Булгакова, Шекспира, Мольера, Ибсена…

- Вы хотите сказать, что межгосударственные соглашения на сей счет уже есть?

— Ничего, друзья мои дадут полмиллиона, и так съездим.

- Почему вы не поддержали коллег, которые хотели спасти театры от казначейства? То есть — от государственного контроля за расходованием спонсорских средств.

— Я думаю, это обречено. Даже для «подвала», то есть театра муниципального, я на этой борьбе ставлю крест. Все равно уцелеют только те театры, которые научатся зарабатывать.

- У МХАТа много спонсорских денег?

— Да, немало.

- Сопоставимо с бюджетными дотациями?

— Нет, сейчас нет. Когда давал ЮКОС, тогда было сопоставимо. Бюджет давал 70 миллонов рублей, а ЮКОС — 35. Гастроли в Новосибирске профинансировали два моих друга. Благодаря этому у нас были нормальные цены, и люди не богатые, так называмые «бюджетники», могли нас посмотреть. На два чеховских спектакля, как ты, наверное, знаешь, деньги дает Михаил Куснирович, потому что они ставятся в рамках «Черешневого леса».

- Как быстро окупаются сегодня мхатовские премьеры?

— Я начал с того, что спектакль ценой в 360 тысяч долларов «Кабала святош» с большими и ошибочными тратами на сценографию окупил себя за год и семь месяцев. А «Последняя жертва» стоила раза в два с половиной меньше и окупилась за четыре месяца. Это свидетельство угаданности репертуара, его востребованности. Хотя «Кабала» зрительски тоже очень востребована. Там есть особый фокус: во-первых, это спектакль про театр, а в театре разбираются все. Только в футболе мы разбираемся лучше, чем в театре. Во-вторых, почти вась-вась с такой фигурой, как Мольер, и он такой же, как мы, и у него девочка, и в беду он попадает: не женись на молодых, не женись на молодых? И когда он возносится на небо, зрители плачут, трогательно так…

- Что вы делаете, чтобы зал МХАТа все-таки выглядел демократично? Не как престижное место для обеспеченной публики.

— Есть проблема, которая пока не решается, и я может быть, даже приведу в администрацию специального человека, — это работа со студентами. Я думал начать год назад, но ни хрена не сделали. Вообще, как только я говорю: давайте выедем в ВУЗ, называются сразу все реальные и не реальные причины, по которым это нежелательно. А это неверно. Надо в МИФИ выезжать, в Бауманский, в МАИ, в Социальный университет. Надо молодежи прививки делать, и они пойдут сюда.

- Почему вы к ним, а не они к вам?

— Потому что тогда ничего не будет, кроме спекуляции билетами. «Подвал», между прочим, всерьез начал культуртрегерскую программу. Подмосковье в этом году получит свои сорок спектаклей. Полноценных, с декорациями. Это заслуга Бориса Громова. В Дубне я вышел — играть не давали минуты полторы. Я могу понять гостеприимство, доброе отношение к старику, но там было еще: вы вспомнили о нас! Это дорогого стоит.

- Что означало ваше загадочное интервью, данное 14 марта перед избирательной урной? Мол, рассчитываю прожить ближайшие четыре года и потому пришел голосовать…

— Я очень трезво все оцениваю и, к сожалению, не вижу альтернативы нашему президенту.

- Иными словами, вы отдали свой голос Путину.

— Да. Я ведь государственный служащий, и не надо мне придуриваться и кокетничать. Не к лицу и не по летам.

- Могли бы вообще манкировать выборами.

— Не мог. Это не допустимо.

- Я не ходила.

— Ничего, женщинам прощается.

- А Марина голосовала?

— Да.

Понимаешь, тут дело серьезное. Об этом, может быть, когда-нибудь поподробнее отдельно поговорим. Не договорившиеся между собой СПС и «Яблоко» — это драма. Как же можно было додуматься до такого? Только народились, еще ноги разъезжаются, а вы уже делите шапку Мономаха? Вам не шапку — вам подгузники надо менять регулярно.

- Вы сочувствуете Ходорковскому?

— Сочувствую. Конечно. Логотип ЮКОСа с мхатовских афиш не снимается. Ничто мне не помешает констатировать, что, если бы не ЮКОС, у МХАТа не было бы нового света, нового звука, мы бы не отремонтировали Малую сцену… Я провинциального происхождения человек, меня мама научила говорить «спасибо». Мне через год семьдесят, и наверняка дадут премию «За честь и достоинство» на каком-нибудь фестивале. А честь и достоинство — они или есть, или их нет. Это не инсценируешь.

2004

Триста смертей Моцарта, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 31.12.2004

Девушка Mороз, Лариса Резникова, Московский Комсомолец, 25.12.2004

У Табакова обнаружили «Сердце ангела», Артур Соломонов, Известия, 22.12.2004

«Чайка» приземлилась в МХТ, Глеб Ситковский, Газета, 22.12.2004

Король Лир, Александр Смольяков, Где, 17.12.2004

Ход к зрительному залу… Вячеслав Невинный, телеканал «Культура», 30.11.2004

«Невинный при всей своей массе человек очень тонкий», Ольга Романцова, Газета, 29.11.2004

Верный, страстный, Невинный, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 29.11.2004

Сирота армянская, Роман Должанский, Коммерсант, 24.11.2004

Невинность победила, Артур Соломонов, Известия, 23.11.2004

«Я никогда не был важным человеком, VIP», Сергей Капков, Газета, 21.11.2004