МХТ им. А. П. Чехова: Новая, новее, еще новее…

Новая, новее, еще новее…

Дина Годер, Русский Журнал, 30.09.2004

Если считать, что у театрального сезона (или даже месяца) может быть ведущий мотив, надо признать, что вторая половина сентября шла у нас под звездой «новой драмы». Прежде всего потому, что «новодрамной» была самая громкая московская премьера этих двух недель — мхатовская постановка пьесы братьев Пресняковых «Изображая жертву», в режиссуре Кирилла Серебренникова.

Очередной бодрый абсурдистский винегрет двух веселых братцев рассказывает про юношу, работа которого — изображать жертву в милицейских следственных экспериментах. Пьеска глумливая, щедро приправленная литературными реминисценциями вроде пафосно-пародийного «Гамлета» и такой же пародийно-слезливой «Баттерфляй». И финал предсказуем — парню пришлось участвовать в следственном эксперименте уже в качестве обвиняемого.

С историей этой, как и прежде у лукавых Пресняковых, случился казус. Как из их «Терроризма», тоже поставленного во МХАТе, интерпретаторы взялись выводить короткую, пафосную и удобно формулируемую мысль (мол, терроризм везде вокруг нас — и в семье, и в спальне, и на работе), так и к «Жертве» потянулись за ответами. И про то, мол, она, что убить нынче ничего не стоит, и, наоборот, речь в ней идет о страхе смерти, и так далее. Всем хотелось смысла определенного и обязательно серьезного: без этого у нас уважения не видать. Те же интерпретаторы, кто не смог вытянуть из «Жертвы» короткой и важной мысли, обиделись и разругали пьесу. (Попробовали бы они что-нибудь подобное сформулировать про, скажем, «Большого Лебовски», а братья Коэны — первейшая аналогия братьям Пресняковым!).

Серебренников, поставивший спектакль как яркий энергичный фарс, хоть и старался многозначительного вида не делать, тоже наживку проглотил, и вот юный герой спектакля, в исполнении студента Петра Кислова, ходит со страдающим взором среди клоунских персонажей и произносит свои монологи с невыносимым пафосом. Самым показательным номером в братском надувательстве был монолог милиционера, чуть не стоивший жизни всей постановке. Дело в том, что этот монолог — единственный в спектакле — был густо начинен матом. Как говорят, Табаков даже не был уверен, стоит ли выпускать «такое» на священные МХАТовские подмостки. Разумеется, все рецензенты — и защитники, и хулители спектакля — попытались как-то одиозный драматургический ход оценить и объяснить. Глеб Ситковский из газеты «Газета» размышляет так:"Заключение о гнили в датском королевстве братья Пресняковы, отобрав у Гамлета, передали простому капитану милиции, который в отличие от датских принцев в подборе слов не церемонится: «Вы откуда на х… прилетели сюда?! Я, сколько жил, никак не думал, что в такое е…натство попаду!» Однако звучит его монолог, несмотря на подходящую к случаю жестикуляцию, отчего-то не слишком убедительно. Ведь капитан только изображает горячность. А если бы Гамлет-Валя захотел произнести свой монолог, то он, верно, сказал бы: «Быть иль не быть — один х…». А Роман Должанский из «Коммерсанта» считает пресняковский прием убедительным:"Вряд ли сегодняшний зрительный зал всерьез проникся темой, если бы подобный монолог произнесли высоким штилем. Но в спектакле «Изображая жертву» именно в этом месте искреннее единение публики и сцены достигает максимального градуса. Так что отцам-основоположникам нет причин вертеться в гробу. Анна Гордеева из газеты «Время новостей» спорит с ним: «Виталий Хаев, … старательно — но не очень убедительно — проговаривает все слова, которые мог бы произнести милиционер в подобной ситуации. Мог бы - спору нет. Точно произнес бы. А стоит ли их говорить со сцены… По мне — так не стоит. Точность тут не аргумент, ей есть пределы — если на сцене будут играть бомжа, никто не станет воспроизводить аутентичного запаха».

А на мой взгляд, к этому монологу (как и ко всей пресняковской драматургии) вообще рассуждения о правдоподобии и убедительности неприложимы. К чему говорить, что в матерном виде пафос этой речи доходчивее, коли пафос здесь не просто снижен, а напрочь убит матом. Но в этом, собственно, и была задача. Для Пресняковых дело не в том, чтобы доказывать, что капитану за отчизну обидно — а в том, чтобы нарушать запреты, шокировать зрителей, выбивать их из колеи, провоцировать их. Театр — чуть ли не единственное место, где запретов по-прежнему много, тем веселее оказывается их нарушать. Братцы снова поманили, выдали горсть подсказочек, кому какая нравится, покивали хитро — мол, да-да, вы совершенно правы, а сами ускользнули.

Продолжаем тему «новой драмы». На сцене филиала театра Пушкина, которую нынешний главный режиссер театра Роман Козак старается сделать экспериментальной, появилась пьеса молодого хорватского автора Мате Матишича «Дети священника». Пьеска производит впечатление довольно дикое: начинается с разоблачения священника, который на пару с киоскером дырявит презервативы, стремясь увеличить хорватскую рождаемость. Дальше дело осложняется еще кучей параллельных историй и персонажей: сумасшедшими любовниками, подкинутым под двери церкви ребенком, погибшим сапером и его беременной подругой-скрипачкой, многочисленными самоубийствами, потом включаются души умерших, голос неродившегося младенца, ну, и так далее. Как считает Ольга Егошина из «Новых известий», «Остросюжетный спектакль с большим количеством смертей, пистолетными выстрелами и детским плачем рассчитан прежде всего на зрителей, воспитанных на телесериалах». «В сущности, этот драматургический материал хорватского писателя по количеству вполне самостоятельных сюжетов вполне мог бы стать основой сериала этак вечеров на десять». Телевизионные аналогии в такого рода пьесах уместны (вот и обсуждая мхатовскую «Жертву» Глеб Ситковский писал: «Братья Пресняковы — это драматурги, насмотревшиеся телевизора. А по телевизору — сами знаете что»). Хотя в случае с Матишичем, мне кажется, ближе кино — безумная и веселая балканская каша «кустурицевского» разлива, где ни война, ни многочисленные смерти и потери не отменяют всеобщего ликования. Молодой режиссер Александр Огарев, видимо, этот тип зрелища и имел в виду, превращая «Детей священника» в залихватскую и чрезмерную клоунаду (больше всех ею наслаждаются самые молодые актеры — буквально выпрыгивающий из штанов Денис Ясик, который играет киоскера, и восторженно-писклявая Ирина Петрова в роли роженицы из психбольницы). Разумеется, ни один рецензент не смог обойти вниманием возвращение из телесериалов на сцену Николая Чиндяйкина (в театре он был знаменит как режиссер, вместе с Анатолием Васильевым поставивший легендарный «Плач Иеремии»). Но многозначительный Чиндяйкин, пожалуй, лишь утяжелил и придал лишнего пафоса спектаклю, который, несмотря на очевидное безумие и избыточность, смотрелся занятно.

Далее в нашем перечислении следовало бы рассказать о премьере в театре «На Малой Бронной» по пьесе Владимира Жеребцова «Приглашение в партер» (его «Солдатики» не так давно ставились в Табакерке). Но тут зрелище, поставленное Львом Дуровым к своему юбилею, получилось настолько архаичным, что и говорить-то о нем неловко. Впрочем, топорно-детективная пьеса молодого автора, хоть и живописала ужасы отечественного капитализма, своим старомодным тоном вполне соответствовала постановке ветерана. Но и она тоже — как ни крутись — была «новой драмой».

А еще в те же дни на сцене Молодежного театра показали «Роман с кокаином» — инсценировку опубликованного во Франции в 30-е годы романа некоего М. Агеева, которого долго принимали за Набокова. Разумеется, текст «Романа с кокаином» — эти якобы дневниковые записи молодого человека, одновременно цветистые, как в начале ХХ века, и отсылающие к «подпольному» герою Достоевского — никак нельзя отнести к новой драме. Но одна из центральных для романа линий — все, что связано с темой измененного сознания, сдвинутой, пародийной и страшной реальностью — могла быть препарирована в пьесе, написанной для театра, очень современно. Жаль, что Наталья Скороход, автор, известный своими необычными, авторизованными инсценировками, перекладывая для сцены Агеева, пошла заведомо проигрышным традиционным путем, что немедленно отметили критики. Глеб Ситковский, газета «Газета»: «Монологи были ловко порублены надвое и переделаны автором инсценировки Натальей Скороход в топорные диалоги. Герою приходится вступать в горячие споры не с собой, а, например, с главврачом больницы, в которую привезут самоубийцу-кокаиниста, или даже со случайным дворником». Ольга Егошина, «Новые Известия»:"В пьесе Натальи Скороход и в постановке Олега Рыбкина прежде всего потерялся сам Вадим, как человек, глазами которого мы видим остальных персонажей. И возник Вадим (Степан Морозов), которого мы воспринимаем «со стороны». Плотный, насквозь земной, очень незамысловатый, он мало похож на своего мучительного романного прототипа. История блужданий души заменена довольно условным расследованием, которое ведут Главврач (Александр Устюгов) и Соня (Ирина Низина). Выхватывая друг у друга листочки рукописи самоубийцы, они пытаются понять, что послужило причиной его отравления кокаином. То, что в романе — результат длинной цепочки, в спектакле — исходное событие. Промашка на уровне замысла фатально разрушает практически все компоненты спектакля. Интрига, держащая сюжет, провисает. И спектакль распадается на ряд более или менее удачных (чаще менее) сцен-иллюстраций, что довело гимназиста, а потом студента Вадима до «жизни такой».

Олег Рыбкин, ученик Фоменко, прежде — знаменитый главный режиссер новосибирского «Красного факела», чьи спектакли много раз выдвигались на «Золотую маску», теперь ставящий в Питере и Москве, казалось, всегда был склонен к современному и жесткому театру. Среди лучших его и самых скандальных постановок — «Президентши» по пьесе одной из знаменитостей немецкоязычной «новой драмы» Вернера Шваба. В том новосибирском спектакле домашние посиделки со скучной болтовней буржуазных соседок доходили до восторженных мечтаний на фекальные темы, и в конце концов превращались в кровавую «кухню ведьм». На этот раз Рыбкин решил придержать своих демонов и изложить роман прямолинейным школьным языком так, что история низкого и одаренного персонажа стала похожа на назидательный сюжет из жизни обаятельного, но непослушного школьника. Возможно, таков был заказ, а может, режиссер сам предположил, что подростковый спектакль обязан быть вегетарианским.

Ну, а в Питере в это время шла самая что ни на есть «Новая драма». Я имею в виду одноименный фестиваль. Большей частью он состоял из известных в Москве постановок — столичных премьер и спектаклей, уже приезжавших на московскую «Новую драму». Новое тут тоже было: например, театральные люди наконец-то обратились к другим искусствам и провели целых два «дня кино», на которых показывали и обсуждали снятые молодыми режиссерами короткометражки (куратор Борис Хлебников). Но, вероятно, главной новостью для всех был нежданный успех «Новой драмы» в Питере, прежде не принимавшем невозвышенного и скандального тона нового театра. И это тоже — театральный итог второй половины сентября.

2004

Триста смертей Моцарта, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 31.12.2004

Девушка Mороз, Лариса Резникова, Московский Комсомолец, 25.12.2004

У Табакова обнаружили «Сердце ангела», Артур Соломонов, Известия, 22.12.2004

«Чайка» приземлилась в МХТ, Глеб Ситковский, Газета, 22.12.2004

Король Лир, Александр Смольяков, Где, 17.12.2004

Ход к зрительному залу… Вячеслав Невинный, телеканал «Культура», 30.11.2004

«Невинный при всей своей массе человек очень тонкий», Ольга Романцова, Газета, 29.11.2004

Верный, страстный, Невинный, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 29.11.2004

Сирота армянская, Роман Должанский, Коммерсант, 24.11.2004

Невинность победила, Артур Соломонов, Известия, 23.11.2004

«Я никогда не был важным человеком, VIP», Сергей Капков, Газета, 21.11.2004