МХТ им. А. П. Чехова: Японский вопрос

Японский вопрос — русский ответ

Алена Карась, Российская газета, 1.11.2004

В театре Судзуки все передвижения делаются бегом. Сам режиссер говорит: «Моя труппа — это армия, готовая ежедневно идти в бой».

В МХТ им. Чехова состоялась премьера: шекспировского «Короля Лира» поставил японский режиссер Тадаси Судзуки.

Две недели русские актеры учились вызывать духов предков, топая ногами и осваивая технику театрального шага, а потом еще месяц репетировали спектакль-комикс на темы «Короля Лира» в деревне Того под Сизуоко — в самой богатой театральной империи мира. Ее создатель Тадаси Судзуки уже давно научился примирять древние японские традиции с современным европейским миром. Его «Сирано», показанный на прошлом Чеховском фестивале в Москве, — вершина этого спекулятивного искусства, в коктейле которого перемешаны традиции театров Но, Кабуки и итальянской оперы.

В нынешней постановке сюжет Шекспира изложен деловито и быстро, как в комиксе. Кажется, Судзуки все равно, успеют ли московские актеры передать историю крушения во всей ее полноте и трагической сложности. В его агрессивном, военном сообществе всякая сложность исключается, важна только энергия, магия волевых импульсов.

Самым «японским» в этом спектакле является Лир Анатолия Белого. Кроме Лира и артистичного Шервинского из «Белой гвардии» он в большом количестве переиграл циничных, спортивных, потерянных и нежных героев новой драматургии. При этом кажется, что актерский темперамент Белого располагается на территории классического театра с его идеями чести и долга, с его риторикой и техническим совершенством. Наш разговор перед премьерой тоже скользил между «Лиром» и современной драмой.

- Вот уже несколько спектаклей «Лира» вы сыграли в Японии и Москве. Насколько продуктивен такой интернациональный проект — работа в чужой культуре, в чужом языке, с чужой традицией? Или это больше напоминает аттракцион?

— Я бы не назвал это аттракционом, прежде всего потому, что подход Судзуки предельно серьезен: он вложил в наше сознание и подсознание серьезные вещи — не штучки, не внешние приемчики. Наверное, можно было этот спектакль сделать более зрелищным, благо — поле для фантазий огромное: сумасшедший Лир, сумасшедший дом и так далее. Но Судзуки нас предостерегал от этого, пресекал попытки всякого трюкачества. Знаете, когда мужчина играет женщину, это легко может увести в сторону, превратиться в аттракцион. «Все должно быть очень аскетичным по мысли, по энергии», — говорит нам Судзуки-сан.

- Что было самым ярким из вашего путешествия и работы в Того?

— Дисциплина! Все актеры живут в Сизуоко, а в Того приезжают как в летний лагерь, чтобы погрузиться в какой-то другой мир (у Судзуки театр вообще работает на погружение). Наверное, это сродни Гротовскому, который уводил людей из города. Вы можете себе представить наших актрис, которые встают в семь утра только для того, чтобы приготовить нам завтрак, потом убрать, помыть посуду, потом пойти на репетицию, потом накормить нас обедом, помыть посуду, пойти на вечерний спектакль или репетицию и только после этого отдохнуть? Я себе этого представить не мог! Для нас это был шок. У них каждый актер владеет какой-то смежной специальностью. Например, их Лир — главный монтировщик театра. Он ходит с молоточком и все время что-то где-то поправляет. В театре все должны ходить в черном. Актер не должен выделяться на фоне коробки сцены. Все передвижения в театре делаются бегом. Судзуки говорит: «Моя труппа — это армия, готовая ежедневно идти в бой».

- Немножко жутковатое ощущение. ..

— Оно жутковатое для нашего неподготовленного сознания, но когда мы там пожили какое-то время, в это вошли — мы нашли в этом огромный кайф!

- Вам не хватало этого в русской школе?

— Я не хочу сказать, что мне этого не хватало. Просто у Судзуки все было очень новым. У тебя вдруг появляется какой-то железный стержень, который не пропадает. Примерно через неделю тренингов мы стали чувствовать, как в нас вливается энергия. Все основано на том, что ты выбиваешь из земли ее энергию, и она входит в тебя.

- Если не знать ничего из того, что объясняет Судзуки про замысел «Короля Лира», то возникает странное ощущение: то, что Лир сошел с ума, — ясно, а вот почему — не ясно.

— Все те замыслы, которые вложены в этот спектакль, не реализованы пока что до конца. История нашего «Лира» уже начинается в сумасшедшем доме — это Лир, который в своих фантазиях и видениях вспоминает, что произошло, пытается понять, как, обладая всем, он оказался в этой клинике? Все остальные люди — лишь его грезы, видения. Потому, когда персонажи, которые появляются перед ним как видения, исчезают, он продолжает разговаривать с пустотой.

- Судзуки каким-то образом пользовался принципами русской школы в работе с вами?

— Нет, вообще наша школа ему не ведома. Он не раз говорил, что он ее очень уважает, но не знает. И поэтому режиссер и педагог Марина Брусникина ездила с нами. И там, где мы чего-то недобирали, она расставляла логические акценты.

- Судзуки смешивает европейскую идею абсурдности мира с японским радиационным искусством. Вам нравится такое соединение?

— Да, мне оно нравится. Его театр жесток. Он повествует о мире, который болен. Он говорил нам, что если бы шекспировские персонажи попали к нам, они были бы в психушке, в тюрьме или просто убиты. Потому что в нашем разорванном, растерзанном на клочки мире эти целостные существа не выживают.

- А почему у него Шут — медсестра?

— Она — последний человек, который провожает тебя из этой жизни, персонаж, который приходит и свидетельствует о смерти, который жесток, но одновременно сострадателен к умирающим. Потому его спектакли заполнены медсестрами. Это очень важные для него существа.

- Вы вполне принадлежите этому нецельному времени. У вас не было так называемого театра-дома, по которому теперь тоскуют. Вы сразу стали работать с разными режиссерами, в разных театрах.

— Мне кажется, что время театра-дома ушло, и оно не вернется. Эта идея утопична. Изменились люди, сменились поколения. И даже те, кто старше меня, — поколение Миронова, Машкова — они тоже более индивидуализированы. Уже нет советского объединяющего начала. У нас нет чувства коллектива — взращивай-выращивай, его уже не взрастишь.

- Но ведь в Центре драматургии и режиссуры получилась компания, почти труппа.

— Да, несомненно. Это какая-то счастливая случайность. Там пробежала какая-то искра, какой-то протуберанец возник. Но я не строю иллюзий на этот счет. Даже сейчас нас всех растащили в разные стороны. Люди очень индивидуалистичны. Они заняты собой, зациклены на себе. Потому что надо выжить, прорваться через огромную конкуренцию, через денежные трудности. Театр — жестокое место, не инкубатор. Я прихожу в театр, чтобы получить удовольствие от работы, от общения с людьми. Но как только заканчивается спектакль или проходит какой-то период, мне нужно поскорее уйти. Надеть кепочку и уйти. И никого не видеть, и никого не слышать. Нет такой тяги к театру, чтобы там жить.

- Я вас впервые увидела во время театральной Олимпиады. Вы участвовали в спектакле по пьесе Кольтеса «Западная пристань». Мне кажется, что из драматургии этого французского автора 80-х годов, хоть его почти и не знают у нас, выросла вся новая драматургия.

— У него очень современный, живой, грязный язык, но при этом — необыкновенно поэтический, многопластовый, сложный. Не знаю, можно ли сравнивать его с пьесами Пресняковых. Но какая-то общая тональность, безусловно, в этих пьесах есть. Сквозь толщу, коросту современного ужаса они тянутся куда-то вверх, тянут жилы, пытаясь понять: ну что-то же есть в нас другое, не животное, не убийственное. Образ этой драмы — порыв, вздувшиеся на горле жилы, когда человек тянется вверх и говорит:"Ну, есть ты, или нет тебя, Господи?Вот этот пронзительный вопрос у Кольтеса, конечно, звучит мощнее, чем у Пресняковых.

- Вы можете сказать, что пытаетесь найти современного героя?

— Что такое герой? Это человек, который отрицает действительность, смотрит на мир как бы со стороны. А сейчас одного такого взгляда со стороны быть не может. Сейчас мир настолько многообразен, он весь — как мозаика — состоит из осколков. Я не знаю, что современный герой должен в себя включать. Но, наверное, как и современный мир, он должен быть слепленным из многих кусочков, мыслей, чувств. Из множества.

- Вам нравится играть в новой драматургии?

— Не люблю всяких пафосных речей, но мне хочется понять, что происходит, в каком мире мы живем. То, что творится вокруг, не вмещается в эту черепушку. И вот кольтесовский вопрос сидит в башке, никуда не девается. И хочется через то единственное, чем ты можешь заниматься, попробовать на него ответить.

2004

Триста смертей Моцарта, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 31.12.2004

Девушка Mороз, Лариса Резникова, Московский Комсомолец, 25.12.2004

У Табакова обнаружили «Сердце ангела», Артур Соломонов, Известия, 22.12.2004

«Чайка» приземлилась в МХТ, Глеб Ситковский, Газета, 22.12.2004

Король Лир, Александр Смольяков, Где, 17.12.2004

Ход к зрительному залу… Вячеслав Невинный, телеканал «Культура», 30.11.2004

«Невинный при всей своей массе человек очень тонкий», Ольга Романцова, Газета, 29.11.2004

Верный, страстный, Невинный, Марина Райкина, Московский Комсомолец, 29.11.2004

Сирота армянская, Роман Должанский, Коммерсант, 24.11.2004

Невинность победила, Артур Соломонов, Известия, 23.11.2004

«Я никогда не был важным человеком, VIP», Сергей Капков, Газета, 21.11.2004