| В творческом отпуске. К 75-летию режиссера Николая ШейкоГригорий Заславский, 22.05.2013 Один великий русский пианист, когда его называли первым, неизменно поправлял: я - не первый, я - второй. А на естественное недоумение отвечал с тою же неизменностью: дело в том, что первых много, а второй — я один. Николай Шейко вряд ли обидится, если и его причислят к этому ряду неповторимых вторых. Бахрушинский музей часто обращается к нему как к знатоку таких «вторых». Сегодня-то и про первых мало кто скажет, а то и не вспомнит, а Шейко готов рассказывать и об Ильинском, Акимове, Мейерхольде, но также о Санине и других, которых стареющая прима Аркадина у Чехова причисляет к допотопным. Шейко всех помнит, допотопных — в том числе.
Сегодня в Москве идет один его спектакль — «Последнее письмо» в «Эрмитаже», со своей женой, актрисой Александрой Ислентьевой он поставил пронзительный, но не слезливый, не сопливый спектакль по одной из самых тяжелых и трагических, безысходных глав романа Гроссмана «Жизнь и судьба». Но всякий, кто к театру неравнодушен и помнит премьеры последних лет 15-ти, хотя бы 15-ти, помнит его «Маскарад» и «Сон в летнюю ночь» во МХАТе, там же - «Венецианского антиквара» с Вячеславом Невинным и Виктором Гвоздицким, составивших неповторимый в своей театральности дуэт, последний его спектакль во МХАТе — «Учитель словесности» по «Мелкому бесу», где главным был, конечно, Гвоздицкий, а первый — в начале 90-х — «Блаженный остров» Миколы Кулиша, где солировал как раз наоборот Невинный.
Известны писатели — авторы одного романа, сделавших их знаменитыми, или драматурги, прославившиеся и вошедшие в историю одной-единственной пьесой. Николай Михайлович Шейко счастливее всего был, когда проводником его мыслей и чувств становился великий актер Виктор Гвоздицкий. Это было больше, чем простое творческое сотрудничество и вряд ли причиной тому было какое-то совершенное единомыслие. Когда Гвоздицкого не стало, Шейко как будто потерял вкус к режиссерскому делу, а к театру — сохранил интерес в той части, которая касалась, если угодно, увековечивания памяти этого главного его актера.
Шейко окончил Харьковский театральный институт, начинал — в легендарном Киевском театре имени Ивана Франко, работал много где — очередным в Рижском ТЮЗе и в Александринском, главным режиссером — в Русском театре Таллина и в Молодежном Минском. В Таллине его радостно встретили, но когда за первой успешной премьерой последовала вторая, третья, когда он, интеллигент и, не побоюсь этого слова, аристократ, заставил выпускать афиши на двух языках, а не только на русском, как было заведено до него, а на его премьеры приезжали Арбузов и Володин, интерес к нему резко стал падать. Успешный русский театр в Эстонии уже не был нужен, а сам русский режиссер интереснее всего был в роли этакой русской экзотики, а Шейко — это видно и сегодня — обеими ногами стоит в русском Серебряном веке. Кто видел почерк Алексея Ремизова, тут же признает по почерку в Шейко человека той счастливой и игривой эпохи Арлекинов, Пьеро, Коломбин. .. Ему вспоминать сподручней, чем иметь, как написала однажды Ахмадулина. Последние строки в этом стихотворении: «блеск бытия изжить, спалить дотла и выгадать его бессмертный отблеск».Достоевщинка, Григорий Заславский, Независимая газета, 28.11.2013 Пришелец, Татьяна Джурова, Петербургский театральный журнал, 23.06.2013 Суд публики, Анна Наринская, Коомерсантъ Weekend, 15.03.2013 У причала, Глеб Ситковский, Ведомости, 28.02.2013 Поверим?, Ирина Корнеева, Российская газета, 18.01.2013 Редкий кадр, Марина Райкина, Московский комсомолец, 6.01.2013 | |
