| 15 вопросов для Артёма Быстрова Пресс-служба МХТ, 19.02.2015 - Артем, как сформировалось ваше решение стать актером?
— Это целая цепь событий. Я из Нижнего Новгорода, и моя семья как-то раз переехала из седьмого микрорайона в Канавинский район, на Московское шоссе. Это всё окраинные пролетарские районы, и чтобы я не пошел в школу, где обитали «хулиганы, наркоманы, драчуны», родители с огромными трудностями отдали меня в школу «с углубленным изучением предметов художественно-эстетического цикла». Там были театральный, музыкальный и танцевальный классы. Я попал в театральный, хотя никогда до этого не сталкивался с театром вообще. Я занимался каратэ — папа всегда говорил, что мужик должен постоять за себя. Уже в шестом классе я сыграл на сцене и мне дали грамоту за роль Спальника в русской сказке. И я смирился. С девятого класса учителя меня убеждали в том, что мне надо поступать на артиста. Правда, в одиннадцатом классе меня смутил учитель по ОБЖ идеей о том, что настоящий мужик должен идти в военные. Я испугал этой затеей родителей, и мы уже строили планы, куда ехать: в Рязань или в Тихоокеанский институт «морских котиков». В общем, меня все время «пошатывало». Но когда я получил диплом, я как-то быстро понял, что никуда, кроме как в театральный, я поступить уже не смогу. И тут же поступил. Первый год я не вообще не понимал, где нахожусь. И в конце первого курса — магический щелчок. Я понял, что я на месте.
— Мечты о военном институте, занятия каратэ — это помогает вам сегодня?
— Абсолютно. Это графика. Чувство формы. На уровне тела, прежде всего. Если этой дисциплины нет, то всё — конец, болезнь, все развинчивается, размагничивается. Вот встал ты не так с утра, не так поднялся — и конец, день насмарку. Дисциплина, экономия средств, распределение себя — это отсюда.
— Со спектакля «Прокляты и убиты» Виктора Рыжакова можно говорить о серьезном присутствии голоса вашего поколения, вашей группы молодых артистов в Художественном театре. Вы не могли бы сформулировать, что это поколение отличает от других?
— Борьба. Борьба за себя каждый день. Театр, он иногда приучает работать в одном и том же русле. И чем старше становишься, тем меньшего хочется, тем меньшее себе позволяешь. «Ну зачем я пойду, зачем рваться, зачем заморачиваться?» А вот у нас борьба с собой каждодневная. Есть попытка сохранить себя в тонусе, в поиске нового пути. Не останавливаться, всегда в движении. Вот как Цой на бой выходил каждый день.
— Какие у вас были в последнее время художественные потрясения?
— Музей Ван Гога в Амстердаме. История человека, который доказал, что все на свете возможно, если ты этого хочешь. Прожил тридцать семь лет. Только в тридцать взялся за кисточку. Кто-то говорит, что надо учиться искусству всю жизнь. Да, конечно, это правда. Но в порядке вещей должен быть какой-то иррационализм. И Ван Гог, он такой. Можно учиться всю жизнь, а можно и так. Можно и не загибать себя в рамки условностей, в рамки того, что общепринято.
— Какая самая необычная зрительская реакция в вашей карьере?
— Поклоны после «Вертера» (спектакль Василия Бархатова по пьесе Пленцдорфа). Самые странные поклоны в моей жизни. Зритель разбивался на группки, ровно на три части. Одна часть быстро уходила за куртками (как правило, они кучковались справа). По центру сидели люди, которым было неудобно уйти и они хлопали, потому что надо в этот момент хлопать. И слева стоя аплодировала третья группа — с криками «браво!» и восторгами. Вот это и есть театр.
— Актер — профессия исполнительская или авторская?
— Всё вместе. Только исполняя четкую партитуру, можно найти зону для импровизации.
— А если режиссер всё застраивает?
— Так это же прекрасно! Значит, точно пойдешь и сыграешь, хоть ночью разбуди! Но режиссер может застроить все что угодно, кроме тебя самого, не может застроить мою личность. Другой вопрос, есть ли личность. Артист — классная профессия, профессия рассказчика. Я что-то читаю, мне нравится, и у меня есть навык это зрителю пересказать.
— Какими советами учителей вы особенно дорожите?
— Я часто вспоминаю Риву Яковлевну Левите, легендарного нижегородского педагога. Она как-то объясняла девочке, как надо играть: «Молодая, здоровая… Рухнула и разрыдалась!» Нетеатральному человеку не очень понятно, в чем тут суть, но человек театра легко увидит драматизм фразы, в которой — реальная помощь актерскому организму. Это универсальное объяснение сути актерской профессии.
— Есть ли у вас личное объяснение, почему ваша совместная работа «19.14. Кабаре» получила такой зрительский успех?
— Сложно объяснить, как работает актерская кухня. Некоторые вещи лучше не обозначать словами. Как говорил Юрий Николаевич Бутусов: «Вот вы все назовете, и чего? Только это и будете на сцене делать». Скорее всего, вскрылся общий абсурд происходящего вокруг, за стенами театра, абсурд, который мы все чувствуем. Мы нашли способ как-то иначе высказать то, о чем смешно и нелепо кричать, но что в нас сидит.
— Что появилось в «19.14» раньше: идеи или форма?
— Если занимаешься идеологией, подгоняешь форму под идеи, получается какой-то швах в финале. Нас интересовали тема и наши актерские силы, а мысли и идеи проявились потому, что они в нас и так живут.
— Вы сегодня переживаете успех фильм Юрия Быкова «Дурак». Ваша работа получает награды. Что было самым запоминающимся на съемках?
— Фильм снимали в Туле, и тульчане, нас окружавшие, были потрясающие. Была женщина, которая работала в трамвайном депо. Очень горевала, что ее не позвали на съемки — говорит, живу одна, мужа нет, телевизор не смотрю. И в этом ее монологе было такое одиночество, о котором мы, наверное, и снимали фильм. Был человек-талисман в общежитии, которое стало центральным образом в «Дураке». Если он не приходил на работу, запивал, то у нас съемки не получались в этот день. Пока снимали кино, мы наслушались, насмотрелись жизни. После этих разговоров понимаешь, что любая самая драматическая ситуация в кино — это только облегченная версия жизни.
— Фильм «Дурак» вызывает сегодня дискуссии о сущности патриотизма. По-вашему, в чем он: в критике действительности или в ее обожании?
— Критиковать можно и нужно. Но права на критику есть у того, кто что-то делает. Такое у меня стойкое убеждение. Предположим, мне не нравится, как играет какой-то артист. Бессмысленно ему об этом мне говорить. Я могу только взять и сыграть лучше. То есть критика всегда работает на будущее, для прогресса, для улучшения. Критика с предложением.
— Может ли искусство поменять жизнь?
— В корне поменять ее невозможно все же. Искусство может только подтолкнуть. Мы не можем человека поменять, мы можем сказать: «Эй, старик, смотри, так будет лучше. Попробуй». Жалко, что в театр, правда, ходит 2-3 % населения. Иногда кажется, что надо открыть филиал МХТ для рабочих, для окраин. Или делать вербатим про реальных людей. Не ценители искусства играют для ценителей искусства, как это обычно бывает, а вот приехать в наш Канавинский район и сыграть что-то им понятное.
— Вы сейчас репетируете с Адольфом Шапиро новый спектакль. Могли бы вы проанонсировать «Мефисто»?
— Я всегда говорю про все наши новые работы одну фразу: «Это бомба будет!»
— Есть выражение, «Театр — лучший из миров». Есть ли в вашей жизни другие миры?
— Дом. Семья. Друзья. Жизнь как таковая. Футбол. В парке погулять. Природу посмотреть, домишки какие-то увидеть интересные.Хамелеон?, Анастасия Вильчи, ИА Index-art, 27.09.2015 Век Табакова, Григорий Заславский, Независимая газета, 17.08.2015 «Мефисто», Анна Балуева, Комсомольская правда, 21.05.2015 Вечная память, Эмилия Деменцова, Комсомольская правда, 27.04.2015 | |
