| 9 вопросов для Светланы Ивановой-Сергеевой Пресс-служба МХТ, 1.03.2016 - Какое событие в жизни привело вас к тому, что актерское искусство стало неизбежностью?
— В Иркутске был любительский театр. От школы я принимала участие в конкурсе чтецов. Ко мне подошел взрослый человек и пригласил играть Джульетту в его новом спектакле. Мне было тринадцать лет — столько же, сколько и Джульетте. Я стала спектакли смотреть, так затянуло, что я поняла: все, другого пути быть не может. В пятнадцать лет я поступила в театральное училище, а до этого очень активно играла в этом любительском театре. У меня просто крыша поехала на этой почве, боялась, что и в школе не доучусь.
- Есть ли что-то, о чем вы жалеете, уехав из Иркутска?
— Не о чем жалеть. Закончив актерский факультет в Иркутске, мы с Иваном Вырыпаевым уехали на Камчатку. Уже там мы встретились с Виктором Рыжаковым, который возглавил театр. На Камчатке сформировалась наша творческая компания. Мы до сих пор все время в диалоге находимся. Я часто играю тексты Ивана Вырыпаева, которые ставит Виктор Рыжаков. Наша дружба – человеческая и творческая – она длится во времени и пространстве, совершенно не важно, где мы находимся. Тогда на Камчатке было сложно выживать. Виктору, наверное, тяжелее всех, он был худруком, а это большая ответственность. Хотя и у нас с Ваней был тогда ребенок маленький, а находились мы не в Москве, где всегда есть возможность как-то подзаработать. Но зато было много счастья от работы вместе. А потом мы с Иваном и однокурсниками вернулись в Иркутск, где делали свой театр. Иногда сильно не хватало информации, такого «воздуха», которым можно напитаться, интернета тогда еще не было, наша отчужденность чувствовалась, конечно. В Москве всегда есть у кого поучиться, а там ты варишься в своем соку, сам себя перерабатываешь.
- Какая самая сильная точка у вас была в актерской карьере?
— Был этап, когда я действительно что-то поняла про профессию – это спектакль «Бытие № 2» по пьесе Ивана, которую ставил Виктор. Он стал рубежным. Мы все его вспоминаем с большой любовью. Я многое тогда поняла про профессию, про театр, про себя. Нужно же как-то себя почувствовать, понять, что ты хочешь. Нужно большое личное переживание для понимания профессии, оно у меня с этим спектаклем связано.
- О новом театре часто говорят как о театре внешне безэмоциональном, об актерской «ноль позиции». Нередко это становится и обвинением в сторону нового театра, что он якобы проходит мимо зрительской эмоции. Вы можете что-то ответить тем, кто так считает?
— Мне-то как раз кажется, что это не так. Это один из путей общения со зрителем. Все направлено на то, чтобы эмоция родилась не в артисте, а в зрителе. Чтобы зритель начал переживать и чувствовать. Я общалась с одним человеком — он непосредственного отношения к театру не имеет, занимается авангардным искусством, продюсированием рок-музыкантов. Мнение таких людей всегда очень интересно. И вот он сходил в театр и очень возмущался: «Зачем, говорит, такая актерская чрезмерность? Зачем они стараются меня убедить в том, что они действительно сильно переживают и чувствуют. Ну, зачем это? Я сижу и ничего не чувствую». Я это хорошо понимаю и сама не люблю, когда мне показывают эмоцию в театре. Виктор Рыжаков, к счастью, в своей позиции очень укреплен. И я знаю, что могу на него положиться, даже если меня вдруг посещают какие-то сомнения.
- Случалось ли вам сталкиваться с непосредственной реакцией зрителя?
— Когда мы играли «Бытие № 2» в Питере, одна женщина (сейчас мне кажется, что она все-таки была сумасшедшей) ввязалась в спор в первом же актерском диалоге, и очень грязно стала ругаться, крепко выражалась. Смысл был такой: мол, не надо тут тра-ля-ля, чего ты тут заливаешь. Мы, конечно, не понимали, как продолжать, там такая ткань у спектакля тонкая, могло все вообще разрушиться. И в итоге Иван Вырыпаев вынужден был сказать этой женщине, что пока она из зала не выйдет, мы продолжать не будем. Ее просто было не остановить. И еще однажды на фестивале моноспектаклей SOLO в ТЦ «На Страстном» я играла «Рыдания» Бизё, в котором есть нецензурная брань, а в зале было очень много пожилых людей – видимо, какие-то социальные группы. И после того, как я произнесла этот текст, люди стали подниматься, уходить да еще и вслед мне кричать что-то типа: «Да как такое вообще возможно в театре!»
- Артисту после такого сложно восстановиться?
— Это, конечно, испытание. В артиста это в любом случае попадает. Даже вот сейчас я играю со взрослыми опытными актерами, у них серьезный профессиональный опыт, и все равно когда даже два человека в зале встают и уходят, артист не может этого не заметить, в них это тут же попадает. Возникает чувство вины, какие-то сомнения, что что-то идет не так. Хотя, конечно, с опытом приходит понимание, что нельзя на это ориентироваться как на оценку.
- С какими советами, заветами ваших педагогов вы постоянно соотноситесь в профессии?
— У Вячеслава Всеволодовича Кокорина (наш педагог в Иркутске, гуру) была такая идея: театр как исследование, как процесс открытия чего-то в себе. Даже самый прекрасный результат без процесса открытия чего-то в себе будет тебя выхолащивать. Важен путь. Он приводил такую простую метафору: одно дело, когда учитель географии выходит и рассказывает вам про какие-то страны: здесь это, здесь это… И совсем другое ощущение, когда вы сами поехали в какое-то путешествие.
- Что такое быть актрисой современной темы, выразителем нового взгляда на вещи?
— Так сложилось, что я действительно играю преимущественно современные тексты. Но это не является моей позицией или личным выбором. Театр не может быть несовременным. Даже если бы сейчас я играла классический текст, неважно, в каком бы я была платье, важнее то, на каком театральном языке говоришь, общаешься со зрителем, какой способ восприятия текста. Мы живые, современные, мы чувствуем сегодняшний день, не можем же мы взять и отодвинуть это, как будто мы уже не мы, мы на Луне и все происходящее не имеет к нам отношения. Это ведь не может быть так, даже если мы работаем с классикой.
- Какое самое экзотическое место, в котором вы побывали?
— Я была в Индии один раз целый месяц, и мне очень хочется туда вернуться. Там принцип жизни другой совершенно. Для меня это было сильное переживание — как для человека города, а теперь уже и мегаполиса. В Индии человеку очень мало надо, там тепло, там есть океан и прекрасные фрукты. Ты идешь за фруктами и не просто их покупаешь, а общаешься: «Здравствуйте, как поживает ваша жена, как дети? Что нового?» Возникают чудесные связи. И это невероятное счастье, что бывают такие взаимоотношения. Сложно ведь представить, что в Москве в супермаркете ты задаешь продавцу такие вопросы. Многие люди, побывавшие в Индии, потом очень тоскуют по этому месту как по какой-то части себя – человеческой, по такому вот простому принципу жизни. Если бы мы были просветленными, мы бы пошли жить в горы или в лес. Но мы тут, в мегаполисе, и, значит, это нам сейчас нужно пережить. В Индии ты расслабляешься, уходят зажимы, ты всегда выглядишь хорошо, потому что есть воздух и солнце.Мечтоносец, Елена Жихарева, Русский пионер, 12.05.2016 Ещё нет, Александр Журов, блог журнала «Новый мир», 13.02.2016 Бунтари, Наталья Витвицкая, Ваш досуг, 9.02.2016 Фокус удался, Лариса Каневская, Театральный мир, № 1, 28.01.2016 | |
