МХТ им. А. П. Чехова: Хроника пикирующего бомбардировщика

Хроника пикирующего бомбардировщика

Нина Суслович, «Театральный курьер», № 5, 05.1998

Для актерской славы кино важнее, чем театр. Именно кинематограф формирует имидж актера, и массовое сознание легко отождествляет художественный образ и личность человека, этот образ создавшего.
Для самого актера важнее театр. Театр – это разрушение кинолегенд, преодоление стереотипов, вечное движение, совсем не обязательно предполагающее результат – «Стоп! Снято!». Театр открывает в популярных кинознакомцах глубину совсем иного рода.
Владимиру Кашпуру известность принес кинематограф, востребовав в конце 50-х вполне определенных типаж актера. Солдат, защитник Отечества, рабочий, простой советский человек, народный русский характер – мал, да удал. Десятки фильмов, среди них выдающиеся – «Баллада о солдате», например. Кашпуру повезло, он застал золотой век нашего кино.
Театр принес артисту меньшую популярность, но дал возможность раскрыться совершенно неведомому для массового зрителя творческому потенциалу. В лучших своих работах Кашпур предстает неожиданным, многоплановым, психологичным. Он не чуждается острой характерности, гротеска. Он играл у Ефремова, Додина, Гинкаса. В очень спорном для меня спектакле МХАТ «Преступление и наказание» его Мармеладов бесспорен (спектакль «Преступление и наказание» был поставлен в 1996 году Виктором Сергачевым – прим. Медиацентр МХТ). В период безвременья, когда о сегодняшнем дне еще не написано пьесы, считает Кашпур, русская классика – единственный выход для артиста. Мне показалось, он по-настоящему «болен» Достоевским, так часто во время нашего разговора Кашпур возвращался к «униженному и оскорбленному» Мармеладову.

– Владимир Терентьевич, за многие десятилетия работы вы вполне отдали дань пресловутому соцреализму. И в театре, но особенно в кино. Ваши герои – правильные, замечательные советские люди, они трудились, воевали, не рефлексировали и, в общем, знали зачем живут. Времена изменились. Былой пафос оказался ложным. Это так или не так?
– Когда я играл, то играл живого человека, а не социальную схему. Всегда. И если человек защищает свою страну – он прежде всего защищает свой дом. При любом строе. Если он честен, то честен одинаково во все времена. Как и бесчестен. Я работал с Павлом Чухраем, Герасимовым, Швейцером. О чем их фильмы? О строе? О жизни, о нашем житье-бытье, о России и испытаниях.

– Многие люди вашего поколения сегодня испытывают обиду – ведь прошлое, которому столько отдали, оказалось перечеркнуто. У вас нет обиды за себя, за своих героев?
– Трудные вы вопросы задаете… Нет, обиды нет. Глупо обижаться на новые времена и поколения. Главное заниматься своим делом. Я всегда очень много работал. И сейчас много работаю. Кто-то из наших педагогов в Школе-студии говорил: «Отрицать то или иное поколение – значит потерять ощущение времени».

– Я знаю, что вы поступили в Школу-студию МХАТ уже профессиональным артистом. Приехали из Владимирского театра. А что было до Владимира?
– До Владимира была война. После восьмого класса я записался в отряд добровольцев. Попал в авиационную школу в Красноярске. Когда я ее окончил, то и война закончилась. Но еще семь лет, уже в мирное время, я летал на пикирующем бомбардировщике. Очень много было ночных заданий, стало портиться зрение. Я перешел на работу в штаб. Но это было не по мне. Я демобилизовался. И решил стать актером.

– Крутое пике, достойное летчика! Но почему – актером?
– Еще в школе я все время был в самодеятельности. Помню, с детства мне нравилось смотреть, как в разных ситуациях ведут себя люди, нравилось анализировать, изображать. Наверное, это от природы. Ведь никакой особенной среды у меня не было. Родился я на Алтае, в селе Северка. А в два года родители увезли меня в Кемеровскую область. Там и вырос. Отец работал на лесоповале. Люди в тех местах особенные – сильные, смелые.

– С чего началось ваша театральная карьера?
– Моим дебютом стала роль Володи Ульянова в спектакле «Семья».

– Да, ни много ни мало, а сразу роль Ленина, хоть и молодого…
– А я потом и немолодого сыграл – в «Кремлевских курантах» Погодина, там же во Владимире. Я много там играл.

– А почему решили ехать в Москву?
– Это меня Женя уговорил Евстигнеев. Он после Горьковского театрального училища пришел к нам в театр. А потом поступил в Школу-студию МХАТ. Меня сразу взяли на второй курс, а Женя учился на третьем.

– А с кем вы учились?
– У нас был замечательный курс! Саша Лазарев, Женя Лазарев, Алик Филозов, Вячеслав Михайлович Невинный. Вел нас Виктор Яковлевич Станицын. Он был блестящим педагогом, актером, человеком. Я навсегда запомнил его слова: «Рабство успеха ничуть не лучше рабства бедности». Любил он и шутку. Например, «ваши заслуги можно почтить вставанием». Кстати, недели через две, как меня зачислили, курс сдавал французский. И педагог французского языка спросила Виктора Яковлевича, что же ей со мной делать. Я знал только «бонжур». Станицын подумал и сказал: «Поставьте ему зачет, Кашпуру французов все равно не играть».

– А вы сыграли, в «Кабале святош» – маркиза де Шаррона, архиепископа города Парижа.
– Да нет. Лицемерие и ханжество Шаррона не имеют национальности. И Булгаков меньше всего думал о французах, когда описывал злоключения Мольера.

– Владимир Терентьевич, вы пришли во МХАТ в начале 60-х и сразу же оказались на одной сцене с Тарасовой, Яншиным, Ливановым, Массальским, Зуевой. Но наверное, бывшему летчику пикирующего бомбардировщика уже ничего не было страшно?
– Было ответственно. Я очень любил и уважал стариков. Например, Алла Константиновна приходила на сцену минут за пять-десять до выхода, садилась за кулисами в кресло и слушала, как идет спектакль, готовилась. Я играл с ней в «Царской милости» и, зная ее привычку, тоже стал приходить за кулисы, садился рядом.

– Почему?
– Да неудобно было перед ней. Совестно. Я учился у стариков отношению к делу, вниманию к партнерам. Естественности. Помню, Павел Владимирович Массальский играл в «Днях Турбиных». Так он подходил ко мне и спрашивал, совершенно серьезно: «Володя, я не наигрываю?» Я даже смущался. А ему было очень важно мнение молодого артиста. И еще они любили и умели шутить. Ведь это тоже искусство.

– О мхатовских шутках ходят легенды. Особенно о Ливанове.
– О, Борис Николаевич был великим остроумцем. Реагировал мгновенно, импровизировал замечательно. Как-то встретил одного нашего артиста, одетого в коричневый джемпер с одинокой белой полосой поперек, внимательно его разглядел и поинтересовался: «Это у тебя что – линия налива?»

– Вы в Художественном театре уже почти сорок лет. Какие режиссеры наиболее запомнились?
– Мне всегда очень легко, интересно работалось с Олегом Николаевичем Ефремовым. Он идет от актера, от того, с чем тот приходит на репетицию. Он выращивает в вас ваши же идеи, и поэтому кажется, что вы сами все это сделали и придумали. Мне было интересно работать с Камой Мироновичем Гинкасом, я играл у него в двух спектаклях – «Вагончик» и «Тамада».

– Я помню, отлично помню. «Вагончик» – это, кажется, начало 80-х. Тогда я училась в ГИТИСе, мы были потрясены спектаклем. Какая-то глухая станция, бессмысленные драки девочек-подростков, вы играли Судью, а Екатерина Васильева – Прокурора. И такая в спектакле безысходная, такая беспросветная жизнь. Наша жизнь. Но я слышала, что во время репетиций у вас с Гинкасом произошел конфликт, и вы чуть не ушли из спектакля. Это так?
– Да, была маленькая неприятность. Может, вы знаете, какой Кама Миронович темпераментный человек. Что-то у нас у всех поначалу работа не клеилась, и вот однажды он разозлился, а был с молотком в руках, и замахнулся им на одну актрису. Меня почему-то это очень обидело. К тому же я никак не мог понять роль, пьесы-то не было, был рассказ, все собирали по кускам. Настроение среднее. И вот на следующий день я написал Каме Мироновичу записку, что, мол, не понимаю, чего вы хотите, играть не могу и так далее. Гинкас пошел к Олегу Николаевичу, потом меня вызвали и велели продолжать репетиции. «Позже поймешь», – сказал Ефремов. А спектакль получился замечательный и пользовался большим успехом. Девочки так хорошо играли! И Леночка Майорова, царство ей небесное… Я бы хотел у Гинкаса еще что-нибудь сыграть, Мармеладова, например.

– Но вы уже играете его во МХАТе.
– Да нет. Я его еще не сыграл. Знаете, каждый раз, собираясь на спектакль, я готовлюсь, готовлюсь и, вероятно, … переготавливаюсь. Я перечитываю Достоевского, критику, проигрываю свой выход. И вот – большая сцена МХАТ, тысяча человек в зале. И мой монолог – такая человеческая боль, такая трагедия. Мне кажется, на большой сцене в принципе это сделать очень трудно, почти невозможно. Вот как-то я пытался читать монолог ребятам на вечернике…

– На какой вечернике?
– Ну, дома, у себя. Это было интересно, я был откровенен, я рассказывал о своей жизни, о Соне. Я рассказывал о себе, понимаете?

– А чтецкую программу вы не думали сделать?
– Думал. Загримироваться, одеться, потом выйти, выбрать в зрительном зале человека и рассказать ему эту судьбу. Думал. Но боюсь. Страшно. Вот поставил Гинкас «Катерину Ивановну», так хорошо бы смонтировать ее с Семеном Захарычем (смеется).

– Будем считать, Достоевский у вас впереди. А какая сегодня самая любимая роль?
– А я все свои роли люблю.

– Даже старичка-антисемита из фильма «Такси-блюз» Павла Лунгина?
– И его. Да. Хоть Лунгин и сказал мне: «Сыграешь старичка, который никого и ничто не любит», но для меня нет отрицательных людей. Отрицательными или положительными бывают только электрические заряды. В каждом человеке есть все. Вот вам и Мармеладов, и все мы.

– Владимир Терентьевич, принимаете ли вы участие в постановках других театров?
– Нет, что-то не хочется. Мне предлагали, но я очень занят у себя, играю по 9-12 спектаклей в месяц, много репетирую. А потом я уже старый, люблю поспать. Это мой любимый вид спорта. А раньше, что вы, и ночами снимался.

– Но сейчас такая сложная материальная ситуация в театре. Актеры с именем стремятся подработать на стороне.
– А много ли мне надо? Картошка есть, морковка есть, рынок рядом. А на праздник и все остальное бывает.

– Да вы что? Вы же известный артист, снялись в шестидесяти фильмах, даже больше, сорок лет в театре. И говорите о морковке? Если бы вы столько в Америке сыграли, сидели бы мы с вами, Владимир Терентьевич, на вилле с видом на Тихий океан.
– Ну вот, и сами смеетесь. Зачем мне вилла? Я бы там неделю посидел и заскучал. Я здесь привык.

– Значит, на судьбу не обижаетесь?
– Ну что вы. Какая обида. Это я еще должен.

– Кому?
– Себе. Я не все сыграл. Не все сделал, что должен. Вот и Мармеладова.

– А что вы думаете о состоянии Художественного театра накануне столетия?
– Сейчас театр переживает сложное время. И объективно – денег нет, чтобы пригласить нового режиссера, чаще выпускать новые спектакли. И субъективно – у нас в театре в последние годы было столько потерь… Какие актеры ушли из жизни – Смоктуновский, Евстигнеев…

– Расскажите о Евгении Александровиче. Ведь вы были друзьями.
– А что рассказывать? С ним вся жизнь прожита. Когда работали вместе во Владимире, жили в одной комнате в общежитии. Молодые были. И играли вместе, и гуляли, рыбачили. Как-то был у него день рождения, исполнялось лет двадцать шесть, кажется. А у нас совсем не было денег. Собрали только на четвертинку водки и яблоко. Отметили. Прошло много лет, мы уже работали во МХАТе. Вот снова у Жени очередной день рождения, девятое октября, он мне звонит, приглашает. Думаю, ну что ему подарить? Купил ящик четвертинок и авоську яблок. Когда я пришел, Евстигнеев все, что было на столе (а стол был роскошный), отодвинул, и сели мы отмечать. И вот тут начались воспоминания, истории, рассказы… Мне трудно об этом вспоминать… То есть вспоминать легко, а рассказывать трудно.

– У вас есть ощущение, что не приходит в театр замена таким корифеям?
– Пожалуй, да, есть. Большой актер – это как отпечаток пальцев. Не-по-вто-ри-мый. С возрастом такое понимаешь отчетливо. Мне грустно. Оттого, что мы стареем, что уходят друзья. Но у меня есть внук и есть работа. И я еще многое мечтаю сыграть.

1999

Юность — это возмездие, Нина Агишева, Московские новости, 30.11.1999

Ангелина Степанова — это уже история, Виталий Вульф, Независимая газета, 24.11.1999

Музейный Ибсен, Павел Руднев, Независимая газета, 24.11.1999

Наедине с большой сценой, Нина Агишева, Московские новости, 16.11.1999

Не наше все, Алена Карась, Независимая газета, 19.10.1999

Театр не для нас, Марина Давыдова, Время MN, 18.10.1999

Евреинов прощен, Роман Должанский, Коммерсант, 15.10.1999

Романс о влюбленном, Елена Светлова, Совершенно секретно, 1.04.1999

1998

Не стало Сергея Шкаликова, Григорий Заславский, 9.12.1998

С. Т. Морозов и постройка театра, Московская перспектива, 27.10.1998